Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Магический реализм по-русски
«Сто лет одиночества» (исп. Cien años de soledad) Габриэля Гарсиа Маркеса считается одним из наиболее характерных и популярных произведений в духе «магического реализма». Напомню, что данный художественный метод был использован латиноамериканскими писателями для «отыскания в реальности того, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического — тех элементов, благодаря которым повседневная жизнь становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям» (Э. Жалу, 1931).
Одним из центральных образов книги и ярчайших символов магического реализма стал испанский галеон, найденный Хосе Аркадио Буэндия в сельве, в 12-ти километрах от побережья. Первый тираж романа вышел 30 мая 1967 года с обложкой, где был изображён галеон в зарослях сельвы.
«Целую неделю шли они вперёд, почти молча, как лунатики, сквозь вселенную мрака и скорби, где лишь слабо мерцали светляки, а грудь распирало удушливым духом гнили. Обратно не было хода, потому что прорубленная тропа почти на глазах опять зарастала зеленью. „Не страшно, — говорил Хосе Аркадио Буэндия. — Главное — не сбиться с намеченного пути“. Строго следуя компасу, он упрямо вёл своих людей к невидимому северу, пока наконец они не выбрались из заколдованных мест. Стояла тёмная беззвёздная ночь, но темь была пропитана новым, свежим воздухом. Изнурённые долгим переходом люди повесили гамаки и впервые за две недели забылись глубоким сном. Когда они проснулись, солнце стояло уже высоко и открывало им совершенно невероятное зрелище. Прямо перед ними в окружении пальм и папоротников, поблёскивая дымчатой белизной в тихом утреннем свете, возвышался громадный испанский галеон. Корабль слегка накренился на правый борт, и с уцелевших высоких мачт свисали тощие обрывки парусов и увитые роскошными орхидеями снасти. Корпус в панцире из окаменевших моллюсков, расцвеченный бархатным мхом, навеки врос в твердь земную. Казалось, это сооружение стоит в собственном пространстве, в зоне забвения и одиночества, запретной и для капризов времени, и для птичьих гнездовий. Внутри галеона, жадно и тщательно обысканного людьми, не оказалось ничего, кроме непролазного витья цветов».
Русская литература пока что не создала столь же запоминающегося сюрреалистического образа. А вот для русской жизни корабль в лесу — если не обыденность, то во всяком случае, и не магический реализм, а самая что ни на есть очевидная реальность.
Именно такую картину наблюдали петербуржцы вечером 10 сентября 1777 года, спустя несколько часов после начала страшного наводнения, в результате которого весь Петербург, кроме Литейной и Выборгской сторон, скрылся под водой, поднявшейся почти на четыре метра.
Из книги «Описание столичного города Санкт-Петербурга» И. Г. Георги (1729–1802), этнографа и путешественника: «…Перед наводнением 10 сентября 1777 г. продолжалась буря два дня сряду при западном и юго-западном ветре. Возвышение воды продолжалось до 9 часов утра, доколе ветр начал утихать. Вода потом стекла столь скоро, что в самый полдень берега не были более объемлемы водою. От сего наводнения освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города. В частях же понятых водою, оно и в маловременном своём продолжении причинило весьма великий вред. Суда были занесены на берег. Небольшой купеческий корабль переплыл мимо Зимнего дворца чрез каменную набережную. Любской (из немецкого Любека. — С. Ц.), яблоками нагруженный корабль занесён был ветром на 10 сажен (21,34 м) от берега в лес на Васильевском острове…».
В России историк — поневоле магический реалист.
Убитый и оболганный
Что бы мы сказали о судье, который выносит оправдательный приговор, основываясь на показаниях убийцы и его сообщников, какой нехороший человек был убитый? Между тем в истории такое происходит сплошь и рядом. В случае с императором Павлом I мы продолжаем судить о нём на основании мемуаров его убийц — нескольких десятков гвардейских офицеров, и их сообщника — русского дворянства.
Павел родился только на десятом году супружества Екатерины и Петра III.
Екатерине Алексеевне пришлось рожать в присутствии Елизаветы Петровны, Петра Фёдоровича и фаворитов императрицы братьев Шуваловых. Павел Петрович появился на свет 20 сентября (3 октября) 1754 года в Летнем дворце.
Несмотря на внешнее сходство с отцом, злые языки при дворе называли настоящим его отцом красавца Сергея Салтыкова.
Другие настаивали, что такой уродливый, низкорослый, курносый мальчик не мог родиться от красавца графа, что Екатерина родила мёртвого младенца, которого заменили новорождённым чухонцем из деревни Котлы возле Ораниенбаума, после чего для сохранения тайны жители деревни были выселены на Камчатку, а сама деревня снесена.
Но это были пустые сплетни. Свет на 10-летнюю бездетность брака Екатерина проливает в своих мемуарах, в которых намекает, что её муж страдал от фимоза, от которого, наконец, избавился при помощи хирургической операции.
Сам Павел тоже считал своим отцом Петра III.
Сразу после рождения мальчика забрала в свои покои императрица Елизавета Петровна. В своих записках Екатерина Великая писала: «Только что спеленали его, как явился по приказанию императрицы духовник её и нарёк ребёнку имя Павла, после чего императрица тотчас велела повивальной бабке взять его и нести за собою, а я осталась на родильной постели». Вся империя радовалась рождению наследника, но о матери его забыли: «Лёжа в постели, я беспрерывно плакала и стонала, в комнате была одна».
Крещение Павла состоялось 25 сентября. Своё благоволение к матери новорождённого императрица Елизавета Петровна выразила тем, что после крестин сама принесла ей на золотом блюде указ о выдаче ей 100 тысяч рублей. После крестин при дворе начались торжественные праздники — балы, маскарады, фейерверки по случаю рождения Павла длились около года. Ломоносов в оде, написанной в честь Павла Петровича, желал ему сравниться с его великим прадедом.
Младенца окружил штат нянек, воспитателей и учителей, которому дан приказ не подпускать к нему ни Екатерину Алексеевну, ни Петра Фёдоровича.
Увидеть сына в первый раз после родов Екатерине пришлось лишь через 6 недель, а затем только весной 1755 года. Забота о здоровье наследника была чрезмерной и привела к обратному эффекту. Екатерина с ужасом вспоминала:
