Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

Всякий является другим. От политики идентичности к политике различия (и далее)

Наша способность морального познания основывается в нашем человеческом бытии. Это человеческое бытие содержит по крайней мере два связанных друг с другом, но не идентичных аспекта. С одной стороны, человек — это животное: наш организм имеет определенную структуру, которую можно исследовать методами эволюционной биологии и человеческой медицины. При этом наш организм состоит из клеток, организованных в форме объединений, процессы в которых координируются в целом организме. Как именно многие системы, составляющие наш организм (система кровообращения, центральная нервная система, пищеварение и т. д.), связаны друг с другом в единое целое, мы понимаем лишь в общих чертах. Ни биология, ни медицина не близки к всезнанию о человеческом организме. Что мы, конечно, знаем благодаря крупным революциям в молекулярной биологии с середины прошлого века, так это то, что мы как организмы фактически подчиняемся тем же принципам, что и другие виды животных. Эту сторону нашей животности я называю нашей формой выживания (Uberlebensform)[206].

Человеческая форма выживания универсальна, она объединяет всех человеческих животных. Поэтому верен, по крайней мере, биологический универсализм, согласно которому мы все равны перед природой. Это оказывает влияние на культурных, духовных уровнях, которое нельзя недооценивать. Так, в силу нашей биологической природы все так называемые «нейротипичные» люди — то есть бо́льшая часть новорожденных — могут выучить любой язык как родной. Из ребенка, родившегося только что в Китае, легко может выйти арабский или немецкий поэт. Поверхностные фенотипические признаки, такие как цвет волос, тип кожи, цвет глаз или рост, как таковые не влияют на динамические соединения центральной нервной системы («мозга», как говорится). Мозг очень легко формируется, поэтому говорят о пластичности, являющейся основой того, что человеческие животные в принципе могут укореняться в любом культурном, духовном окружении.

Биологический универсализм имеет прямые моральные последствия, так как он заведомо фальсифицирует расистские стереотипы. Не существует генетической немецкой предрасположенности к музыкальности, глубокомыслию или точности, равно как и генетической арабской предрасположенности к исламу или генетической швабской предустановки на опрятность. Из швабских детей не автоматически выходят экономные христиане, баварским детям с рождения не предначертано есть белые колбаски и пить вайсбир.

Конечно, неверно выводить отсюда, что человек лишь является животным в смысле определенного вида, условия производства и воспроизводства которого можно исследовать молекулярно-биологически. Люди отличаются от бактерий, позвоночных и иных млекопитающих в столь многих отношениях, что можно привести сколь угодно много критериев, чтобы показать, что мы принципиально, а не только в определенной степени, отличаемся от других животных. Ведь у людей есть кинофильмы, авиакомпании, доступ в интернет, финансовая экономика, литература, социальные медиа, автомобили, промышленное животноводство и, прежде всего, понимание того факта, что они являются животными определенного вида.

Разумеется, у людей есть особенность, которая составляет другую сторону нашего человеческого бытия, которую я с помощью традиционного философского термина называю сознанием[207]. В целом, сознание — это способность вести жизнь в свете представления о том, кто мы и кем мы хотим быть. Мы, люди, располагаемся в определенном месте Вселенной, истории, животного царства, культуры, социального порядка и т. д. и делаем то, что делаем, всегда учитывая это месторасположение.

Львы, предположительно, не размышляют о том, не стоило бы им лучше стать вегетарианцами или не могли бы они мигрировать в другой регион, где водятся особенно вкусные газели. Львы также не занимаются астрофизикой и, предположительно, не знают даже в виде наметок, что они находятся в гигантской Вселенной. О квантовой теории или древнегреческой трагедии они еще никогда не слышали. Короче говоря, у львов нет леонологии[208], а у людей антропология есть.

Тот, кто всерьез спорит с тем, что своим знанием и связанными с ним достижениями мы, люди, категорически отличаемся от всех других до сих пор известных нам организмов на нашей планете, тем самым спорит с очевидными фактами. Человек — не просто одно из животных среди других, но животное, которое за счет своих познавательных способностей возвышается над всем животным царством: никакое другое животное не занимается наукой и не формулирует кодируемые в языке, исторически надстраивающиеся друг над другом притязания на знание. И никакое другое животное неспособно на высшую моральность и, тем самым, не может систематически изменять свое поведение в свете морального познания. Львы не становятся веганами, понимая, что так лучше для климата и вместе с тем для всех живых существ.

Из этого, конечно, не следует, что мы имеем право жестоко и пренебрежительно обращаться с животными, хотя некоторые организмы (например, бактерии или саранча, представляющие собой напасть) вынуждают делать именно это [209]. Здесь речь идет не о сфере этики животных, но о том, что мы, люди, в отличие от других животных, все являемся живыми существами, наделенными сознанием. У всех нас есть способность занять иное место в действительности. Мы всегда определяем самих себя по-своему, что связано с социально-экономическими контекстами, к которым мы относимся. Вирусолог воспринимает действительность иначе, чем пианистка на концерте или северокорейский диктатор.

Таким образом, существует множество социальных представлений о самих себе. Они все тесно связаны с нашей экзистенциальной идентичностью, с соответствующим индивидуальным представлением о смысле жизни. Например, действительно религиозный человек (к какой бы мировой религии он ни принадлежал), считает, что в этой земной жизни речь идет о том, чтобы после нее добиться высшей формы спасения для экзистенции. Действительно проживаемая религия состоит не в соблюдении ритуалов, то есть посещении церковных служб, принесении жертв богам или подаяниях неимущим — она требует от нас гораздо большего, а именно делать все возможное для человека, чтобы достичь цели спасения.

Экзистенциальные идентичности связывают нас со священным. К сожалению, при этом для некоторых священным является чисто научный и технологический прогресс, а для других — потребление предметов роскоши. Не существует человека, для которого ничто не свято и у которого нет никаких неявных или явных представлений о своем спасении. Для Дональда Трампа священны его состояние, гольф-клубы и его семья, и он определенно мог бы указать, в чем он видит смысл жизни, если бы мы получили доступ к настоящему приватному разговору с ним.

Всеобщая способность вести свою жизнь в свете представления о самом себе, о том, кто мы и кем мы хотим быть как люди и индивиды, является антропологической константой. Она характеризует нас как живых существ, наделенных сознанием, и объединяет со всеми другими людьми в моральное сообщество. Из этой константы, из самого бытия-человеком, возникают моральные права и обязанности —