Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

меня превратно: каждая из названных фигур (в том числе Ницше и Хайдеггер) добились отчасти всемирно-исторических достижений в искусстве, науке и философии. По-немецки вряд ли кто-то пишет искуснее Ницше, Гёльдерлин сочинял выдающиеся стихотворения, Вагнер был гениальным композитором, а Слотердайк в некоторых своих текстах демонстрирует мастерство стиля. Мыслители немецкого идеализма и подавно принадлежат к лучшему, что было сделано в философии [196]. Даже завзятого национал-социалиста Хайдеггера нельзя просто опустить, так как он — в отличие от Альфреда Розенберга, Адольфа Гитлера или Йозефа Геббельса — оставил после себя выдающиеся философские сочинения, которые, помимо прочего, повлияли на важнейшего, на мой взгляд, политического теоретика ХХ века Ханну Арендт и на многие другие прогрессивные умы, к которым относятся такие разные мыслители, как Юрген Хабермас, Ханс Йонас и Жак Деррида.

Проблема популизма в том, что он производит воображаемый, искаженный образ нормы. Он перепрыгивает промежуточные шаги и упускает из виду детали, к которым, например, относится вопрос о том, является ли ислам частью Германии. На территории нынешнего государства мусульмане есть наравне с евреями, христианами и атеистами, и это так уже многие века. Fun fact[197]: до того как вообще появился протестантизм, то есть до Реформации, в Северной Америке уже были мусульмане (в основном в качестве рабов). Точно так же до англоамериканцев, конечно, было испанское переселение, так как испанцы (а не, скажем, англосаксы) открыли большую часть Нового Света — не говоря уже о том, что, естественно, до католиков-испанцев и их мусульманских рабов на американском континенте уже были люди.

Нормального состояния, которого жаждет популизм, никогда не существовало. Кстати, не существует и отдельных от народа элит, несмотря на то, что бывают, конечно, очень богатые и влиятельные люди, которые используют свою власть и контроль над медиаландшафтом, чтобы манипулировать менее богатыми, хуже образованными и менее влиятельными людьми. Настоящего нормального немца не существует — или точнее: существует сумбурное представление о нормальном немце, которое, разумеется, никогда ясно не артикулируется своими приверженцами, так как иначе они должны были бы заключить, что они сами не образуют гомогенную группу. Парадигмальные популистские представители АдГ вовсе не гомогенны: Бьорна Хёке с Алис Вайдель[198] связывает гораздо меньше, чем некоторые хотели бы признать, что стало бы явным, если бы АдГ должна была представить кандидатов в канцлеры или вошла бы в правительство. То же касается и ХСС, Левых[199], Зеленых, СДПГ[200] и любой другой партии: хоть и имеются определенные базовые паттерны, формирующие партию, это не означает, что существует гомогенное мнение партии. Тило Саррацин[201] (пока) принадлежит к СДПГ, как и Герхард Шрёдер и Кевин Кюнерт[202]; Борис Палмер[203] (пока) принадлежит к Зеленым, как и Анналена Бербок. НСДАП и подавно была не гомогенной, но была полна внутренней вражды и расколота на лагеря, которые плели друг против друга интриги, потому что национал-социалистическая диктатура была чем угодно, но не нормальным состоянием, которому могло бы быть радо подавляющее большинство. Партии тем самым просто отражают состояние общества. Народа как мерки нормальности попросту не существует и никогда не существовало. То же самое касается и так называемого простого народа, рабочего класса и прочих конструктов.

У понятия «популизм», конечно, много значений, и совершенно неясно, что именно в каждом случае, собственно, подразумевает этот политический термин. Ясно, что одни выступают за него, другие — против, — и, разумеется, никто из них точно не знает, за что или против чего именно они выступают. Существует огромная потребность в прояснении этого слова, чему посвящена обширная политологическая, социологическая и философская литература, которую нам не нужно обсуждать здесь в деталях [204].

Идея, что возможно нормальное состояние общества в целом, которое обычно представляется как существовавшее в недавнем или далеком прошлом и в котором каждое лицо может играть ясно очерченную роль, очевидно ложна.

На мой взгляд, это центральный аспект и дефект популизма. Популизм не понимает общества. Он считает его чем-то существующим объективно, независимым от того, как ведут себя отдельные акторы и как они постоянно меняют и по-новому интерпретируют свои роли, которые популизм хотел бы закрепить. Популизм можно опознать по тому, что он набрасывает и распространяет (в основном нескладные и размытые) ролевые модели, которые должны освободить нас от необходимости интерпретировать свои собственные роли.

Примером является семья. Одна из вариаций популизма подразумевает, что существует своего рода нормальная семья (мама, папа, от двух до четырех детей, свое жилье с садом и автонавесом), которую надо защищать и поддерживать, так как она представляет собой ключевую единицу общества, ячейку половой репродукции или что угодно еще. Такая аргументация многое упускает из виду. Во-первых, существует множество ситуаций, в которых такие семьи могут быть дисфункциональными. В любой небольшой семье есть свои проблемы. Но, конечно же, есть еще одиночки, гомосексуалы, заядлые холостяки, расширенные семьи, семьи с детьми от нескольких браков, дети-сироты, семьи беженцев и много других способов совместного проживания людей.

Человеческую жизнь со всеми ее рисками и жизненными фазами нельзя выровнять, попытавшись применить какую-то контингентную структуру семьи в качестве путеводной нити, так как это упускает из виду все, что мы знаем, например, из психологии и социологии о людях и их совместной жизни. Нормального состояния общества в целом просто не существует. Это не значит, что мы не должны специально политически защищать и поддерживать определенные формы семьи, так как они нуждаются в защите и целенаправленной поддержке. Но это уже другое дело.

Противоречия левой политики идентичности

Ввиду разнообразных аспектов морального прогресса, которые разворачиваются сейчас (#MeToo, Fridays for Future, отчасти очень успешная интеграция сирийских беженцев в Германии и многое другое), фактически существующий грозный фон нового правого радикализма, являющийся проявлением распространяющегося расизма, особо бросается в глаза.

Поэтому слово «популизм» несправедливо связывают со склоняющимися вправо и регрессивными партийными программами. Но контрмеры левой, плюралистской политики идентичности, пытающейся дать слово меньшинству уже потому, что оно является меньшинством, в равной мере некогерентны. Как говорилось ранее (см. выше, с. 61 и далее), не всякое меньшинство заслуживает нашего морального внимания.

Левый спектр в культурной борьбе идентичностей, к сожалению, пользуется того же рода релятивистским маневром, который известен нам по правопопулистскому оспариванию действительности: обе стороны выступают за защиту идентичности без достаточных, универсально значимых доводов. Одни защищают, к примеру, в большинстве случаев состоятельных белых англоамериканских граждан, а равно и их промышленный и финансовый фундамент; другие защищают целую радугу идентичностей, которые они считают важными, но только не белых англоамериканских граждан.