Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

для морального прогресса. Без еврейской духовной жизни вообще не было бы Просвещения; подумайте только о таком мыслителе, как Мозес Мендельсон или о гениальном философе Соломоне Маймоне, который внес решающий вклад в немецкий идеализм, не говоря уже о Барухе Спинозе, одном из важнейших философов всех времен, без работ которого современное Просвещение было бы немыслимо. Мусульмане также, как известно, сделали многое для европейской высокой культуры (включая Просвещение). Все это задокументировано в пьесах Готхольда Эфраима Лессинга, например в «Евреях» и «Натане Мудром». Такие великие мусульманские мыслители, как Ибн Рушд или Ибн Сина, — упомянем лишь самых известных — продвинули философию и науку так же, как Аристотель, работы которого они любезно передали нам. Тем самым они развили разум, логику и этику и обогатили их аргументами и собственными ходами мысли, чтобы по крайней мере наметить сложную историю исламской философии и науки. Представление, что ислам — это какая-то особенно враждебная Просвещению или науке религия, полностью несостоятельно. В равной мере важно полностью признать доколониальные африканские традиции мысли, которые были агрессивно искоренены жестоким европейским колониализмом, потому что их посчитали «примитивными».

Культура памяти и историография, конечно, легко могут применяться ложным образом, чтобы производить комплексные стереотипы посредством искусной селекции. Как уже говорилось, в Северной Америке уже были мусульмане до того, как возник протестантизм, так что, когда распространяется впечатление, что США в каком-либо релевантном смысле являются протестантским проектом, это абсурдно. Это грубое одностороннее акцентирование части фактически имевшейся истории, и оно должно быть скорректировано, чтобы прояснить, что культурная инаковость всегда уже имела место, и тем самым посредством исторических свидетельств и соответствующей новой культуры памяти пошатнуть вводящую в заблуждение фикцию чистого изначального состояния.

Тем не менее это важное и правомерное притязание не должно вести к тому, что мы упустим из виду цель цветовой слепоты. Люди, которые массово подвергались в прошлом системной негативной дискриминации и причислялись к (несуществующим) расам, не имеют морального права поддерживать расизм, чтобы посредством позитивной дискриминации компенсировать прошлый ущерб и делать видимым ущерб нынешний, обусловленный порочными, идущими из прошлого привычками мыслить и действовать (в частности неонацистскими идеями). Лучший путь состоит в том, чтобы с помощью исследований и их политического применения дискредитировать и в конечном итоге удалить ложный интерпретативный фон, весь расистский паттерн мысли. Не должно быть, скажем, ни черной, ни белой политики идентичности, так как обе являются в равной мере ложными и в различных контекстах приводили к ущербу. То же касается и иных проявлений, например, действующего в индуизме расизма, который обращается как против всех белых, так и против всех черных, так как они в расистской кастовой системе занимают низкую позицию или же вообще не занимают никакой [213]. Уже та мысль, что расизм автоматически направлен против темнокожих людей, упускает суть дела и ведет к принятию мер, не годящихся для его действительного преодоления. Расизм, ксенофобия, но также, например, и мизогиния являются паттернами мысли, из которых следуют морально предосудительные, то есть злые действия.

Если мы еще раз взглянем на черно-белый расизм, мы должны будем констатировать, что ситуация в Германии не лучше, чем в США, она просто другая. Публичное пространство самопозиционирования общества определенно является белым и пронизано клише, которые в программе вечерних передач представляются публике как историческая нормальность. Ведущие новостей, абсолютное большинство немецких знаменитостей и гости ток-шоу, которые играют важную роль для общественного мнения в Германии, почти всегда белые. Через этих белых передаются и закрепляются ролевые образы и нормы, даже если за этим не стоит никакого злого намерения.

Важно, чтобы мы признали, что символическая репрезентация общественных отношений легитимируется своими эффектами. Образ общества, то есть многих отдельных действий и их социальных переплетений, который мы для себя осознанно и неосознанно создаем, оказывает влияние на общество. В символическом порядке проявляются паттерны мысли, которые мы должны анализировать и критически прояснять. Общественно-критический анализ, прежде всего, в касающихся нас областях необходим для морального прогресса.

Глава 4

Моральный прогресс в XXI веке

Моральный прогресс в целом заключается в том, что мы познаем и открываем моральные факты, которые отчасти были скрыты. Всецело скрытых, принципиально непознаваемых моральных фактов не существует. Так как в этике речь идет о нас самих как людях, о том, что мы должны делать, а от чего — воздерживаться, добро и зло всегда можно вывести на свет.

Основаниями для открытия моральных фактов являются моральные самоочевидности. Они следуют отчасти из нашей человеческой, социальной формы жизни, а отчасти — из исторического опыта прошлого. В силу комплексности наших систем действия мы всегда можем заблуждаться в применении наших знаний о ценностях к новым ситуациям: мы можем выносить ложные моральные суждения. Поэтому нет никакой гарантии того, что мы всегда идем по тропе морального прогресса в светлое будущее.

Действительность всегда превосходит все, что мы на данный момент о ней знаем. Она никогда полностью не познаваема. Поэтому некоторые неморальные факты всегда остаются для нас сокрытыми, что является важным источником ошибок для морального мышления. Ведь если бы мы могли знать все неморальные факты и применять усвоенный нами моральный компас моральных самоочевидностей, морально предосудительно можно было бы поступать, лишь имея злые намерения.

Возможность морального прогресса тесно переплетена с моральным реализмом. Ведь прогресс можно представлять как форму открытия, что предполагает создание новых моральных идей. Проблема этого представления в том, что он ведет к историческому релятивизму: то, что мы сегодня считаем морально надлежащим, согласно ему, возможно, когда-то таковым не было, и поэтому мы не можем предъявлять никаких моральных упреков людям, поступавшим и мыслившим в прошлом по-другому. Если, скажем, древние греки систематически и регулярно сексуально домогались женщин и детей при том, что большинство не видело в этом ничего плохого, исторический релятивист признал бы в этом лишь своего рода культурную инаковость, но не ошибку.

Но это представление несовместимо с онтологией ценностей, исходящей из того, что сексуальное домогательство — по крайней мере по детальном рассмотрении всех обстоятельств — как форма насилия и притеснения в любом случае по сути своей предосудительно. Так было и в прошлом, однако, тогда это систематически скрывалось структурами власти, которые не позволяли более слабым в корне изменить отношения через сопротивление или хотя бы разоблачить злоупотребления.

Так как в открытии моральных фактов речь всегда идет и о нас самих как о свободных живых существах, наделенных сознанием, моральный прогресс происходит не в сфере построения естественно- или социально-научных количественных моделей, а на уровне нашего