Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

стал спусковым крючком Второй мировой войны в Восточном полушарии и сперва был направлен прежде всего против китайцев и корейцев. Со Второй мировой войны многие части человечества (даже если еще далеко не в широких масштабах) ввиду ужасов прошлого века на какое-то время решили дать дорогу моральному прогрессу и принять разные институциональные формы демократического правового государства.

(Якобы) разные образы человека вообще ничего не оправдывают, тем более рабство

К сожалению, эти достижения морального прогресса в настоящее время релятивизируются. Некоторые прибегают к арсеналу культурного релятивизма, чтобы дискредитировать идею универсальных ценностей. В Германии есть такая печально известная традиция, к которой, в частности, относится мысль Ницше, Шмитта и Хайдеггера, чьи порой серьезные этические заблуждения все еще некритически разрабатываются, хотя в философском плане они уже давно устарели ввиду лучших аргументов и новых исследований в этике и политической философии.

Новый пример моральных заблуждений культурного релятивизма представляет фрайбургский исследователь Ницше Андреас Урс Зоммер в своей книге «Ценности. Почему они нужны, хотя их нет»[223]. В ней он, следуя Ницше как своему эталону, приводит аргумент, оправдывающий существовавшее в прошлом рабство, который едва ли можно назвать косвенным. Приведя (по сути, безрезультатные) аргументы в пользу того, что ценностей не существует, он обращается против человеческого достоинства. Он считает, что «человечество в течение долгого времени своей истории не обладало ни понятием “прав человека”, ни ими самими»:

Их мнимая универсальность и безусловность — это не историческая универсальность и безусловность, не фактическое положение дел, а долженствование. Ни один заядлый универсалист от имени прав человека не будет утверждать, что права человека действительно всегда уже имели силу, как три закона термодинамики, а не были открыты лишь в ходе истории[224].

Каждое из этих предложений равно содержит много ошибок. Стоит указать на эти ошибки, чтобы продемонстрировать, как работает философская критика. Ведь в философии, а значит, и этике не просто мнениям противостоят мнения, философия — это научная дисциплина, в которой речь идет о рациональном поиске истины. Если по ближайшем рассмотрении в аргументе становятся видны пробелы, то есть если он оказывается некогерентным или даже противоречивым, его можно отложить на время, пока соответствующий философ, сформулировавший его, не переработает его с учетом возражений. Так философия идет вперед. Как научная дисциплина, она, как и любая другая дисциплина, характеризуется прогрессом и регрессом. Естественные науки также характеризуются не одними кумулятивными успехами, но проходят в своей истории через циклы прогресса и регресса, что исследует история науки как дисциплина.

Но вернемся к парадигмальным ошибкам в высказываниях Зоммера о правах человека. Начнем с утверждения, что универсальность и безусловность прав человека являются долженствованием. По-видимому, он хочет сказать, что права человека, так сказать, имеются у кого-то не всегда уже, до того, как их кто-нибудь заметит, сможет зафиксировать во Вселенной с помощью какого-то прибора или просто увидеть невооруженным глазом. Скорее людей до́лжно рассматривать так, как права человека описывают их.

Достоинство человека неприкосновенно. Уважать и защищать его — обязанность всей государственной власти.

(Основной закон, ч. 1 ст. 1)[225]

Это положение, согласно Зоммеру, является не описательным, дескриптивным высказыванием о том, что люди вне зависимости от времени обладают неприкосновенным достоинством, но требованием обращаться с людьми определенным образом, а именно так, как это конкретизируют последующие нормы о правах человека в Основном законе.

От этого размышления, наверное, можно было бы как-то оттолкнуться, но Зоммер совершает грубую ошибку, когда он заключает отсюда, что «мнимая универсальность и безусловность [прав человека] — это не историческая универсальность и безусловность, не фактическое положение дел, а долженствование». Он упускает из виду тот момент, что долженствование может быть универсальным и безусловным, что его значение охватывает все культуры и времена, в силу чего мы можем упрекать античных рабовладельцев за их морально предосудительное поведение, даже если они, возможно, считали, что делают что-то хорошее, на их взгляд. Из того, что нечто является требованием, долженствованием, не следует ведь, что это долженствование не имеет универсальной силы.

Основной закон говорит не о мнимой универсальности и безусловности, как пишет Зоммер, а о совершенно реальной и действенной, по крайней мере в том смысле, что она должна в полной мере защищаться и соблюдаться государством.

Это не значит, что моральные факты познаются методами термодинамики или каких-либо других естественных наук. Моральные факты познаются исторически, то есть людьми, находящимися в ситуациях действия. Из того, что нечто не может исследоваться естественно-научно, конечно, не следует, что его не существует. Не любой познавательный прогресс состоит в открытии физических фактов, ведь есть же и математический прогресс, а равно и моральный.

В темные времена становится очевидно, что́ мы должны делать, но часто это происходит уже поздно, из-за чего моральный прогресс достигается и переносится с трудом. Рабство нельзя оправдать тем, что в прошлом его кто-то защищал, скажем, Аристотель или Ницше. Поэтому Зоммер предпринимает типичный релятивистский обходной маневр, утверждая, что образ человека у Аристотеля неопровержим; его моральная рефлексия просто другая, но не хуже нашей.

В основе человеческих прав лежит иной образ человека, чем тот, что преобладал бо́льшую часть человеческой истории, причем этот образ необязательно должен быть обскурантистским или принципиально ущербным: к примеру, для Аристотеля было само собой разумеющимся, что существует «раб по природе», принадлежащий другому и могущий быть причастным разуму, логосу только через другого. Если по природе есть свободные или рабы, невозможна мысль о том, чтобы одинаково приписывать им что-то вроде прав человека, тем более те, что определяются в главных рубриках «Хартии об основных правах»[226]: достоинство человека, свобода, равенство и солидарность. Сейчас легко сказать, что аристотелевский образ человека допросвещенческий и устаревший, однако, заметно сложнее будет обосновать, до какой степени этот образ человека неистинен или ложен, как мы поступили бы сегодня с обширными частями аристотелевской физики[227].

Это абсурд. Ведь совершенно просто обосновать, в какой мере так называемый аристотелевский образ человека неистинен и ложен. Достаточно указать на то, что рабов по природе не было, нет и не будет. Некоторых людей обращали и обращают в рабство, и мы не знаем, когда порабощение наконец исчезнет[228]. Грубым заблуждением будет считать, что порабощаемые, так сказать, и до того были от природы рабами [229]. Здесь Аристотель заблуждается. Аристотель не считал само собой разумеющимся, что рабы существуют по природе, но все яростнее пытался оправдать свою точку зрения и господствующее рабство. Если его образ человека предполагает, что существуют рабы по природе (что по более