Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

«Бедная Ева умерла в начале декабря. Я до сих пор с трудом переживаю эту утрату и все еще чувствую тяжесть и боль. Я знаю, тебе ее тоже будет не хватать. Она была так добра ко мне!» (Пикассо – Гертруде Стайн, 8 января 1916){506}.

Левель, со своей стороны, делал все возможное, чтобы как-то облегчить жизнь Пикассо во Франции в этот период войны и непрекращающихся потерь. Он лично ходил по всем бюрократическим инстанциям, встречался с адвокатами, попечителями, сборщиками налогов, начальниками полиции и прочими людьми, от которых в той или иной степени зависела жизнь Пикассо. В своих письмах к художнику он иронично называл их «эти маленькие стражи французского порядка». Левель сбивал с них спесь и добивался справедливых решений в отношении художника. Эта была неоценимая поддержка. Никто другой, кроме него не смог бы помочь Пикассо вернуть незаконно конфискованные кубистические работы.

«Дорогой друг, – писал Левель Пикассо 11 декабря 1915 года, – сегодня утром ходил к адвокату и рассказал его помощнику о Ваших тревогах. Мне сказали, что как только будет назначен доверительный управляющий, нам можно будет организовать с ним встречу и получить на сей раз положительное решение. Но, боюсь, нам придется ждать этого назначения дней десять или что-то около того. С самыми дружескими пожеланиями, А. Левель»{507}.

Мудрый советчик, тонкий дипломат и безоговорочный победитель во всех битвах с французской бюрократией, Левель пришел на смену Канвейлеру и стал для Пикассо надежной опорой и верным покровителем. Чем объяснялась его абсолютная преданность и желание с таким самоотречением заниматься делами художника? Только ли тем, что он был покорен его талантом, обаянием и щедрой натурой? Тем не менее, исключительно благодаря вмешательству Левеля, все проблемы Пикассо – финансовые, бюрократические, юридические – были решены. Он организовал возврат 20 000 франков, которые задолжал Канвейлер; проследил за исполнением условий контракта, подписанного между ними 18 декабря 1912 года; позаботился об изъятых из галереи арт-дилера картинах Пикассо; и даже в некотором роде по-отечески помог с оплатой его налогов!

«Дорогой друг, я подготовил для Вас письмо к сборщику налогов. Пожалуйста, подпишите его и отправьте. Сохраните у себя почтовую квитанцию. Любопытно будет прочитать ответ сборщика налогов (надеюсь, он все же ответит Вам на это письмо и не прикарманит марку, которую я вложил в конверт). До скорого! А.Л.»{508}.

В другом письме Левель сообщил Пикассо о том, что попечитель «начал инвентаризацию найденных в галерее Канвейлера работ и приступил к составлению списка кредиторов. Как только сумма задолженности будет подсчитана, долг будет возмещен»{509}.

«Будь Вы любимым художником папы римского в Средние века, сборщика налогов закопали бы заживо за то, что он вздумал требовать у Вас деньги, даже если бы Вы и были их должны. А уж если бы он осмелился взымать с Вас налоги, которые Вы не обязаны были платить, то понес бы наказание еще серьезнее, – иронично отмечал Левель уже в следующем послании. – Если мы не получим желаемого ответа от этих бюрократов, мы найдем на них управу, пусть даже нам понадобится дойти до министра или самого президента»{510}.

Чем дольше шла война, тем сильнее германофобия распространялась в мире искусства. Шестого июля 1915 года профессор Академии изящных искусств Тони Толле на официальном заседании произнес помпезную речь о «влиянии на французское искусство еврейско-немецкой торговой ассоциации арт-дилеров», представив их деятельность в довоенный период как происки врагов, проникших во Францию. По его мнению, «евреи-торговцы произведениями искусства» занимались вымогательством и заключали сомнительные сделки с клиентами. «Если вдобавок ко всему я сообщу вам, что эти люди – еще и немцы, – подчеркнул в своем выступлении Толле, – вы поймете весь смысл их скрытой планомерной войны, которую они вели с французской культурой, влияя на наш вкус и зачастую даже преуспевая в этом… И если бы не их гордыня и нетерпение, то, вероятно, они бы нас незаметно уничтожили, настолько неумолимо и методично они действовали»{511}.

Кем же на самом деле был этот Тони Толле? Просто безумцем-одиночкой? Экстремистом? Вовсе нет! Прежде чем стать профессором, а затем председателем муниципальных художественных классов в Лионе, он обучался живописи в престижной студии Александра Кабанеля, одного из самых значительных французских художников второй половины XIX века, а потом начал зарабатывать на жизнь в качестве официального портретиста ведущих буржуазных семей Лиона. Тони Толле был уважаемым человеком. А кто-то даже считал его выдающимся художником. Но когда дело дошло до определения искусства, его речь скатилась до банальностей: «Что такое искусство? Поиск красоты. Что такое красота? Это то, что я люблю». Или: «Искусство – это не только ощущение бесконечной красоты, но и выражение этой красоты через форму, цвет, звук и слово».

На кого нацеливался Толле, когда высказывал сожаление по поводу того, что «импрессионистам, кубистам и футуристам – почти всем, кто поднялся на волне успеха – придавалось преувеличенно большое значение, и немалую роль в этом сыграли иностранные арт-дилеры»? На что он намекал, когда с сожалением говорил, что эти торговцы произведениями искусства «яростно критиковали нашу школу и учителей, наши традиции и возвышенные идеи»? Чего он так боялся, когда задавался вопросом: «какие ценности приобретут наши музеи на выставках, где обосновалась часть этой еврейско-немецкой корпорации арт-дилеров»? И как нам оценить его оптимистичный вывод, когда он говорил, что «если бы все честные французы, обладающие хоть какими-то остатками хорошего вкуса, имели смелость высказывать свое мнение просто, откровенно, свободно и не беспокоясь о суждениях других, то давно бы все уладилось и искусство снова стало бы французским к великой пользе Франции»?

Впрочем, давайте уже оставим этого Тони Толле с его националистическими бреднями и вернемся к достижениям кубизма, как к плоду гибридизации в этом космополитичном мире, рождению которого поспособствовали Крамарж (получивший образование в Вене), Канвейлер (получивший образование в Штутгарте), Лео Стайн и его сестра (получившие образование в Гарварде и музеях всего мира), Альфред Стиглиц, Карл Эйнштейн и Макс Рафаэль (получившие образование в Берлинском университете) и вспомним пророческие слова Жана Жореса[120], произнесенные перед французскими депутатами в 1911 году: «Интересы людей настолько переплетены, что катастрофа одного народа тут же оборачивается трагедией для всех остальных»{512}.

30

На пути к новому транснационализму

Во время войны любая активность богемы искусственна и даже может навредить подлинной художественной жизни, которая начнется после завершения войны. У нас здесь много иностранцев. Слишком