Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

в народе заключается единственный законный источник власти, что законодательная власть не есть власть изначальная, а власть, приобретенная только через предоставленное кому-либо полномочие, – те, конечно, не могут отрицать право игнорировать государство, не запутавшись в нелепостях.

Если законодательная власть приобретена через поставленное кому-либо полномочие, т. е. право представительства, то из этого следует, что те, которые ее предоставили, должны иметь господство над теми, которым она предоставлена. Если господство в их руках, то, следовательно, они предоставляют это право по своему произволу, а из этого следует, что они могут его и предоставить, и не предоставить, смотря по своему желанию. Называть представительством то, что вырвано из рук людей независимо от их воли, есть нелепость. Если это справедливо относительно всех людей вместе, то оно одинаково справедливо относительно каждого в отдельности. Правительство может действовать по праву, именем народа, только тогда, когда оно получило от него на это власть; точно так же оно может действовать по праву, именем народа, отдельного лица тогда, когда оно им уполномочено. Если А, Б и В спорят между собой, следует ли им употребить агента для исполнения известного дела, и если А и Б согласны, а В не согласен, то В наперекор его желанию, конечно, не может считаться участвующей в условии стороной. То же самое, что здесь справедливо по отношению к трем, будет справедливо и по отношению к тридцати; а если оно будет верно по отношению к тридцати, то почему оно не будет правильно по отношению к тремстам, или к трем тысячам, или к трем миллионам?

§ 4. Самый распространенный из политических предрассудков, о которых выше было говорено, это тот, что большинство всемогуще. Нравственное чувство нашего времени находится под влиянием впечатления, что всегда будет требоваться власть для сохранения порядка и что власть эта будет орудием какой-либо партии; вот почему оно чувствует, что по справедливости власть эта должна быть предоставлена только самой многочисленной половине общества. Пословица «глас народа – глас божий» имеет для него буквальный смысл. Святость, которая приписывается Богу, переносится им на народ, и оно приходит к заключению, что на волю народную, т. е. на волю большинства, нет апелляции. Между тем такое убеждение вполне ошибочно.

Предположите, например, что какое-нибудь законодательство, правильно представляющее собой общественное мнение, вследствие мальтузианских теорий[48] впадет в панический страх и предпишет утопить всех детей, рожденных в течение следующих десяти лет. Неужели кто-нибудь найдет возможным оправдать такое распоряжение? Если нет, то ясно, что должна существовать граница для власти большинства. Предположите, что из двух племен, живущих вместе, например, кельтов и саксов, более многочисленное решится обратить другое в рабство. Неужели в этом случае авторитет большинства был бы законным авторитетом? Если нет, то необходимо существование чего-нибудь, чему бы этот авторитет подчинялся. Предположите далее, что все люди, ежегодный доход которых незначительнее пятидесяти фунтов стерлингов, постановят ограничить доход всех прочих до того же размера, а все остальное употребить на общественные нужды. Можно ли считать справедливым такое решение? Если нет, то мы в третий раз должны согласиться, что должен существовать закон, которому бы покорялся народный голос. Какой же это может быть другой закон, если не закон чистой нравственности – закон равной свободы? Те ограничения, которые все чувствуют необходимым постановить для большинства, суть именно ограничения, созданные нравственным законом. Мы отказываем большинству в праве умерщвлять, порабощать, грабить исключительно потому, что убийство, порабощение и грабеж заключают в себе нарушения закона – нарушения слишком крупные для того, чтобы их можно было не понимать. Если большинство неправо, дозволяя себе крупное нарушение закона, то оно неправо и тогда, когда совершает более мелкие. Если воля большинства не может в этих случаях стать выше основного начала нравственного закона, то оно не может стать выше его никогда. Как бы ни было незначительно меньшинство, как бы ни было незначительно предположенное нарушение его прав, но подобное нарушение ни в каком случае не дозволительно.

«Если мы создадим для себя чисто демократическую конституцию, – думает про себя пламенный преобразователь, – то наше правительство будет в гармонии с абсолютной справедливостью». Такое убеждение весьма ошибочно, хотя оно, может быть, и необходимо для настоящего времени. Принуждение никаким путем не может сделаться справедливым. Самым свободным образом правления может почитаться только такой, против которого менее других можно сделать возражений. Когда большинство управляется меньшинством, мы называем такой порядок тиранией; но управление большинства по отношению к меньшинству – точно так же тирания; вся разница в степени. И в том и в другом случае объявляется: «Вы должны делать так, как мы хотим, а не так, как вы хотите». Если такое объявление провозглашается сотней по отношению к девяноста девяти, вместо того чтобы девяносто девять обращались с ним к сотне, то безнравственность уменьшается всего на одну сотую. Та из двух сторон, которая делает подобное провозглашение, неизбежно нарушает закон равной свободы; вся разница в том, что в первом случае он нарушен по отношению к девяноста девяти, а во втором – по отношению к сотне. Достоинство демократического управления заключается только в том, что оно нарушает права меньшего числа.

Само существование большинства и меньшинства указывает на безнравственное состояние. Мы нашли, что только тогда свойства человека гармонируют с нравственным законом, когда он может быть вполне счастлив, не уменьшая счастья своего ближнего (глава III). Если общественные учреждения устанавливаются посредством большинства голосов, то это указывает на то, что общество состоит из людей с другими свойствами. Это показывает, что желания одних не могут быть удовлетворены без пожертвования желаниями других; тут обнаруживается, что большинство, преследуя свое счастье, должно порождать в известном размере несчастье меньшинства. Следовательно, такое положение указывает на органическую безнравственность. Таким образом, мы убеждаемся, с другой точки зрения, что даже самый справедливый образ правления не может быть чуждым зла. Итак, если он не признает права игнорировать государство, то его деятельность будет по существу своему преступная.

§ 5. Из того, что утверждается признанными между нами авторитетами и господствующим мнением, можно равным образом вывести заключение, что человек должен обладать свободой отказаться от благодеяний, а через это – и от тягостей гражданства. Наши радикалы, сами не замечая этого, убеждены в основном правиле, которое заключает в себе такое учение; если они не сознают этого, то, по всей вероятности, только потому, что они не приготовлены к пониманию истин такого крайнего свойства. Постоянно мы видим, что они ссылаются на слова Блэкстона, который утверждал, что «ни одного английского подданного нельзя принудить к уплате каких-либо податей или вспомогательных налогов, даже