Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

идею закона равной свободы и побуждать его к ее осуществлению (глава V). С другой стороны, мы приходим к тому убеждению, что закон этот есть прямой вывод из неизбежных условий существования. К этому приводит нас следующее заключение. Жизнь зависит от известного рода деятельности; уничтожьте вполне свободу упражнять способности, и вы получите страдание или смерть в известной степени. Это справедливо относительно людей всякого рода, как диких, так и цивилизованных, как уединенных, так и живущих в обществе. Прежде чем возможно общество, необходима жизнь; поэтому основной принцип жизни должен предшествовать основному принципу общества: он должен установить этот последний принцип и управлять им. Выражаясь яснее, мы должны сказать: свобода упражнять свои способности есть основное условие индивидуальной жизни; свобода каждого, ограниченная только такой же свободой всех, есть основное условие общественной жизни.

Закон равной свободы имеет больший авторитет, чем все другие законы, потому что он выводится прямо из воли Божией и составляет основание правильного общественного устройства. Цель творения требует, чтобы все было ему подчинено. Учреждения и социальные формы должны вполне приспособляться к его предписаниям. Закон этот существует с начала творения, а учреждения и формы со вчерашнего дня. Закон этот неизменен, а они постоянно изменяются. Он есть часть совершенного, они же принадлежат к несовершенствам. Он будет так же долго существовать, как будет существовать человечество, а они умрут завтра. Случайное неизбежно должно склоняться перед необходимым; все эти условные учреждения должны непременно подчиняться безусловному нравственному закону.

§ 2. От времени до времени мы указывали на школу политиков, которые считают себя по преимуществу философами и которые отвергают все это. Они не признают высшего авторитета, перед которыми все человеческие учреждения должны преклоняться. Хотя они этого и не высказывают, но по смыслу своего учения они вместе с Архелаем признают, что, в сущности, ничто не может быть правым или неправым; только через посредство решения государства оно делается тем или другим. Если верить им, то от правительства зависит определение, в чем должна заключаться нравственность, а не от нравственности, в чем должно заключаться управление. Они не верят никакому пророческому принципу, которым мы должны руководиться и которого «да» или «нет» для нас обязательно; их дельфийский оракул – палата общин. Руководствуясь их понятиями, можно подумать, что люди живут и двигаются и даже обязаны своим существованием исключительно законодательным дозволениям. Право человека делать то или другое не есть естественное право, а предоставленное ему право. Вопрос о том, имеет ли гражданин право на произведение своих рук, может быть решен только парламентским большинством. Если большинство выскажется утвердительно, то он получит это право, если отрицательно, то нет.

Для читателя, который уже знаком с предыдущим изложением, не нужно опровергать ложность такого учения. Вышеизложенное составляет существенную часть утилитарной теории, несостоятельность которой уже несколько раз была доказана, а с несостоятельностью этого учения должны пасть и все зависящие от него положения. Учение это неоднократно опровергалось в предыдущих главах, а потому положение, что люди не имеют никаких прав, кроме тех, которые состряпаны для них правительствами, могло бы быть оставлено нами в покое. Существуют, однако же, некоторые доказательства неверности этого положения, которые недурно здесь привести. Сначала мы рассмотрим, откуда оно произошло.

§ 3. Когда человек первоначально вступал в состав того органического тела, которое называется обществом, тогда в нем отталкивающая сила была чрезмерно развита, а сила притягивающая была недостаточна. Его страсти были сильны, его симпатии слабы. Наклонности, которые приспособляли его к дикой жизни, неизбежно порождали стремление к войне между ним и его соседями. Первоначальные условия его жизни были условиями вечного антагонизма; и эти привычки антагонизма он, естественно, должен был внести с собою в общественную жизнь. Задирание, споры, возбуждение гнева и ненависти, месть – вот процессы, которые постоянно происходят среди членов первобытной общины и постоянно разделяют ее. Отсюда происходит и малочисленность состава первобытной общины. Как скоро население возрастало, оно тотчас разделялось. Племена разделялись на роды, от родов отделялись дружины или шайки. Только с развитием цивилизации оказались возможными более обширные союзы. Но даже и эти союзы должны были пройти тот фазис роста, вроде феодализма с его мелкими владельцами и правом частных войн, который опять-таки указывал на большое развитие их центробежной силы.

Для того, чтобы помешать взрыву, сдавливающее начало должно быть пропорционально центробежной силе атомов материи. Точно так же и связывающая сила в обществе должна быть пропорциональна силе, которая расталкивает отдельных его членов, иначе общество это разлетится на части. Для того чтобы произвести даже малочисленные первобытные союзы, должно существовать сильное концентрирующее влияние; сила этого влияния должна была быть строго пропорциональна дикости народа, иначе и эти малочисленные общины не могли бы существовать. Такого рода влияния делаются возможными вследствие чувства благоговения, почитания силы, понятий о верности, одним словом, всего того, что Карлейль называет культом героев. Через посредство этих чувств начинается организация общества. Там, где варварство всего значительнее, там и чувства эти всего сильнее. Отсюда происходит тот факт, что все первобытные предания изобилуют рассказами о сверхъестественных существах, о богатырях и полубогах. Баснословные рассказы о Вакхе и Геркулесе, о Торе и Одине[45], о различных богах и полубогах, наполняющих древнейшую историю всех племен, показывают силу суеверного страха, с которым тогда смотрели на всякое превосходство. Убеждение некоторых островитян Полинезии, что только их начальники имеют души, представляет нам современный пример почти невероятного чувства уважения к высшим, под влиянием которого находится дикий человек. Только таким путем в этом состоянии возможно достижение власти как для правителя, так и для учителя, и для священника. То же самое чувство произвело баснословные понятия о Чингисхане, придало пророческие свойства Зороастру, Конфуцию, Магомету и породило убеждение в непогрешимости папы. Когда оно уже не обожает более силу, оно все-таки придает ей божественные атрибуты. Войти без приказания туда, где присутствует монарх, – это значило в Ассирии навлечь на себя смерть. Неподвижные восточные племена приписывают своим императорам сношения с небом. Шамиль, пророк и властелин черкесов, считался в непосредственной связи с существом божества. Солдаты молятся за царя как за «бога земного». Верность вассала по отношению к своему феодальному владельцу, преданность горного кельта по отношению к своему начальнику – все это были порождения того же самого чувства. Верность считалась тогда самой высшей добродетелью, измена – самым мрачным преступлением.

Это суеверное обожание силы уменьшается с успехами цивилизации. Вместо того чтобы смотреть на монарха как на бога, начинают смотреть на него как на человека, управляющего по воле Божией, как на «помазанника Божиего». Подчинение делается