Карьера - Александр Николаевич Мишарин

в едином, длинном стеклянном проходе, который вел к самолетам, возникла какая-то толкотня, громкие голоса… Очень старый, но еще очень бодрый армянин с полутора десятками свертков, портфелей, обшитых парусиной ящичков шумно волновался… То ли что-то пропало… То ли кто-то еще должен был поднести…

Из-за спины Андриана появился еще один южанин, значительно моложе, но уже седой и толстый… Он спешил и еле тащил три тяжелых сумки и чемодан. Он тоже прошел через ВИП. Значит, тоже минуя таможню?!

Именно его ждал старый армянин… Они начали о чем-то быстро говорить — то ли ругаясь, то ли радуясь, они просто кричали друг другу…

Одна из сумок, самая тяжелая, перешла к старому армянину, и тот, радостный, молодо, гортанно захохотал…

Захохотал с брезгливостью толстосума. К солдатам на таможне, вообще ко всей толпе.

— Ты же видишь! Что творится? — услышал Корсаков злой шепот Карманова. — Узнаешь?

Да! Кирилл давно уже узнал в пришедшем… известного артиста! Депутата…

Вся небольшая — но все-таки в сотню человек! — толпа двинулась к дальним дверям, которые начали разъезжаться в сторону, открывая выход на поле. Первым туда, чуть ли не расталкивая других, заспешил старик со своими свертками. Артист куда-то отодвинулся в сторону и пропал в толпе, словно он никогда и ничего не передавал старику…

— Неужели… Ты?! — повернулся к Карманову Корсаков. — Даже — ты?! Ничего не можешь. Поделать?!

Тот только покачал головой. У него было темное — от прилившей крови — лицо… И узкие, почти неразличимые глаза.

Он проводил Кирилла до самого трапа. Они шагали молча.

— Ничего… Они — дождутся! — тихо, так, чтобы никто, кроме Кирилла, не услышал, проговорил Андриан. — И скоро…

— Для этого старика… Ты уже никогда! Не будешь страшен! — так же тихо ответил Кирилл.

— Не скажи! — усмехнулся Андриан, но Корсаков не был уверен, что его многозначительность — не от бессилия.

— Жму руку, — коротко попрощался Карманов. Кивнул и небыстрым, но спорым и крепким шагом пошел через все поле к зданию аэродрома.

Его сильная, ладная фигура (мужика в самом расцвете!) как-то очень четко запомнилась Кириллу… Особенно, когда на нее падал свет прожектора или проезжающей аэродромовской машины.

Как обычно, Кирилл Александрович попытался сосредоточиться, отстраниться от всего, что оставалось здесь, в Москве. Но в это время его что-то дернуло… Он невольно скосил глаза в сторону опасности и увидел, что на него смотрят. Притом смотрят пристально, ясно понимая, кто он такой! Зная его имя, фамилию… И еще очень многое из того… Что не нужно знать — посторонним!

Корсаков в неторопливой очереди поднимался по трапу… Он не допустил слабости обнаружить, что понял, как за ним наблюдают…

Это был тот же старый армянин, который теперь стоял около другого трапа, поставив одну ногу в кавказском чувяке на нижнюю ступеньку. (Так бы он держал ее и на крыле собственной машины!) А рядом с ним — странно знакомо-незнакомый парень… «В аэрофлотской!» Да? Тот…

«Значит, он посадил старика… и все его шумное, многобагажное семейство… Тем, другим входом? (В самолет вели три равностоящих друг от друга трапа!) А теперь получал последние наставления? Может быть, деньги? А скорее приказы. Приказы — от этого шумного, неласкового старика?!

Зачем они смотрели на него? Тот, «аэрофлотовский», узнал его.

«Кто ему был опасен? Кирилл? Или Генка? Сын?!»

На какое-то мгновение Корсаков чуть не потерял сознание.

Он улетает! Улетает и этот недобрый старик! А «аэрофлотовец» остается!

И неизвестно, где Генка?!

Это ему! Отцу! Неизвестно… А им?!

Корсаков резко повернулся к стоящей внизу паре. Они, застигнутые врасплох, сразу же сделали вид, что не смотрели… Не узнали… Никогда даже не думали… О нем.

«Если он бросится сейчас к ним, они закричат, что он сумасшедший…»

Нет, он не был сумасшедшим! Именно поэтому ему стало страшно. Не за себя…

Кирилл, с высоты трапа, еще раз окинул поле аэродрома и увидел, уже совсем вдалеке, фигуру Карманова. Через секунду — он исчез за дверями аэродрома.

Переступив порог салона, Кирилл Александрович Корсаков понял, что он не сделает ничего необычного, привлекающего внимание.

Нет, он не пытался забыть или успокоить себя. Все в его сознании вставало на свои места. «Эти»… Были почти безнаказанно сильны! Но был — и Манаков.

Корсаков, пройдя в салон первого класса, положил кейс в свое отделение… Опустился в кресло, откинул его и приказал себе заснуть. Он спал три минуты. Во сне к нему бежал Генка… Шестилетний, серьезный… Первый раз надевший школьную форму. Торопил вести его в школу… Это было первого сентября! Двенадцать лет назад… «Манаков держал под сетью всех! — От мелких собак — до Нахабина. И даже — выше!!! Но пока… Был бессилен? Пока?!»

…Генка пошел в школу шести лет… Кирилл Александрович это помнил твердо!

15

Логинова знобило с утра.

«Не надо было ехать за город!»

Иван Дмитриевич вынул из кармана платок — он был почти мокрый…

«Попросить платок у шофера?»

Логинов забился глубже в угол длинной, темной, теплой, машины, но дрожь не проходила.

«Закурить бы сейчас!»

Он бросил курить лет двенадцать назад — врачи запретили. «Не посоветовали».

Да, с годами у него остались в основном начальники — врачи. Их было много — и древние ученые старики в академических шапочках, и совсем молодые (кое-кто из детей знакомых отцов), но главные среди них — тихо говорящие, почтительные, многозначительные — «светские люди» — академики.

Если судить по их наградам и званиям — куда до них каким-нибудь Пироговым и Склифосовским!

Иван Дмитриевич не верил им.

Курить бросил сам, потому что стал просыпаться по утрам с тоской, плохим привкусом во рту и тут же тянулся за сигаретой.

Опротивела зависимость, несвобода от такой малости.

Перемучился, забыл.

А сейчас, в тишине, в тепле мчащейся к Москве, к дому, машины вспомнил, захотелось.

«Жалко старика! Все-таки сын! — подумал он про Корсакова. — На старости-то лет такое…»

Время было к полуночи. Через восемнадцать минут он будет