Карьера - Александр Николаевич Мишарин

Директор института? — спросил Иван Дмитриевич. Он не мог себе представить, чтобы такой знаменитый ученый, академик, не обладал и соответствующей властью.

— Нет! «Конечно!» — улыбнулся академик. Ивана Дмитриевича это разочаровало и вроде бы задело.

— Почему — «конечно»?

— Просто развитие науки… — начал не сразу муж Евгении Корниловны. — Впрочем, так же как и развитие общества, имеет свои законы. А развитие власти… Не только научной. Даже политической — имеет другие, собственные законы! Иногда они совпадают. Но чаще всего — нет!

— Вы имеете в виду…

То были времена совсем недавней смерти Сталина… Приближающегося разоблачения культа, и на это намекал Логинов.

— Вот именно! — обрадовался такому легкому примеру ученый. — В определенные периоды развитие общества и развитие власти — едины, но, как правило, обязательно наступают времена, когда они входят в противоречия. И как бы велики ни казались бастионы, величие, даже божественность власти — она неумолимо гибнет, как только приходит в противоречие с развитием самого общества.

Академик замялся, пожевал седой короткий ус. И снова улыбнулся.

— Вот и Иосиф Виссарионович! С ним тоже… А ведь очень неглупый, по-своему, человек. На меня он всегда производил приятное впечатление. Такой обходительный был… господин. Ну, да ладно! Вы теперь в Москве?.. Вот, вам и карты в руки!

Вернувшаяся и искренне обрадовавшаяся Логинову Евгения Корниловна не знала, куда усадить его, чем накормить. А напоследок, прощаясь, шепнула: «Не забудьте… Олежку! Это не только я вас прошу… Я и от Машеньки — прошу!»

Словно знала, чем можно пронять его тогда уже немолодое, ожесточившееся мужское сердце.

Нет, не привечал он тогда Олега Павловича! Забыл о нем и считал это нормальным. «Жизнь сама просеет, разберется… Кто есть кто»!

Но когда, лет через пятнадцать, увидел его на собрании московского актива, все-таки осведомился, чем вчерашний «вундеркинд» занимается. Оказалось, он был одним из секретарей довольно важного райкома.

«Неплохо! — отметил про себя Иван Дмитриевич. — Достойно…»

И еще мелькнула злорадная мыслишка: «но для вундеркинда-то — не очень! Не густо…»

Какое-то двойственное чувство осталось после этой встречи.

Через неделю Нахабин неожиданно оказался у него на приеме. Ничем не намекнул, что они давно знакомы. Предложил довольно сложное, даже дерзкое дело… С Академией наук у его райкома были кое-какие трения. Не очень считался президиум Академии с местным райкомом… Нахабин предложил провести совместное заседание бюро райкома и президиума Академии. Те, похоже, готовы были посмеяться над ретивостью молодого секретаря, но, когда его поддержал Логинов, совместное заседание состоялось. Было бурным, со взаимными обидами, репликами в повышенном тоне. Но пользу принесло! Некоторая «вольница» старых научных светил была пообрезана…

Иван Дмитриевич улыбнулся, представляя себе, как этот мальчишка — Нахабин — жестким, срывающимся голосом призывал вспомнить какого-нибудь восьмидесятилетнего ученого, что помимо того, что он академик и член президиума, но еще и член партии.

«И это! может быть, важнее!»

На Нахабина посыпались «телеги» от недовольных ученых. Но президента Академии все-таки сменили — тот, действительно, был болен и не мог работать с полной отдачей в самой важной для страны сфере науки.

С переменой президента имя и акции Олега Павловича так выросли, что Логинову уже нетрудно было взять его в один из отделов, который он курировал. Как-то само собой получилось, что через пару лет он стал заместителем, а еще через пять заведующим одним из важнейших отделов Центрального Комитета.

Теперь это был уже опытный, можно сказать, кадровый партийный работник.

Однажды, лет семь-восемь назад, в доме у Нахабина Иван Дмитриевич встретил пожилую, располневшую, совершенно седую Евгению Корниловну. Был ласков с ней, но она уже не позволила себе напомнить о Машеньке. Наверно, слишком велика была теперь разница между ними. Она знала, что последние годы Логинов сначала изредка, а потом все чаще и чаще встречался с Александром Кирилловичем.

Это началось не тогда, когда Корсаков был реабилитирован и даже еще несколько месяцев работал… Просто как-то не сходились их пути! Да, и не искал Иван Дмитриевич встречи со своим бывшим учителем, шефом, другом.

Он позвонил Александру Кирилловичу через много лет, когда узнал, что Мария Алексеевна умерла. Хотел выразить соболезнование. Корсаков сказал: «Приезжай».

И он приехал…

Машеньку уже день, как похоронили. Сын с семьей летел в Европу, где Кир начинал работать в ооновской организации. Старику была нужна помощь… Его вечная гордость и одиночество сыграли с ним невеселую шутку. Обломилась, оторвалась с Машей, рухнула половина жизни!

Время словно раскололось… Даже сын был уже в новом времени. А в том, с которым ушла Мария Алексеевна, оставался он один. И может быть, еще Иван Дмитриевич.

Они просидели почти целый вечер. Александр Кириллович даже выпил немного коньяка из старинного, пузатого, наполеоновского бокала. Слушал разговорившегося, помолодевшего Логинова, изредка сам задавал вопросы. Оказалось, он был гораздо более в курсе дела, чем могло показаться. Не высказывал ни одобрения, ни порицания. Ничего не просил… Просто смотрел и смотрел на Логинова. Под этим взглядом Ивану было почему-то спокойно, надежно. Иван в первый раз чувствовал себя расплатившимся, вернувшим долг.

«Смешно! Но еще… И оправдавшим ожидания!»

Как он ни пытался перейти на более близкий, другой тон, Корсаков по-прежнему разговаривал с ним не как с Логиновым… Может быть, даже не как с Иваном Дмитриевичем. А просто — с Иваном! Конечно, не тем, давним, молодым, но все равно как со ставшим взрослым, самостоятельным, но учеником. Продолжателем… Реализатором… Толкователем, что ли, его… ЕГО ДЕЛА.

— Приезжай. Пока я жив! Другого такого дома… У тебя не будет, — сказал старый Корсаков на прощание. — Дай я обниму тебя! Ванюша…

Он обнял Логинова и, не оглядываясь, пошел в дом. Сопровождавшая Логинова до калитки седая, полная, серьезная женщина на прощание также спокойно повторила: «Приезжайте, Иван Дмитриевич. Вам надо иметь… Такой дом».

Логинов неожиданно поцеловал ее плотную, еще сильную руку.

— Ему нужны вы. Он же не старик! — Она задумалась и тихо добавила: — Он — хранитель.

И действительно, после того вечера Логинову как-то незаметно, но явственно — хотя бы для самого себя! — стало легче жить.

«Ни много ни мало — «Легче жить?!»

Корсаков только слушал его. Но по тому, как он слушал, Логинов мог догадаться — когда