Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
На другой день Сунь Бин как всегда утром открыл двери чайной, взял тряпку и протер стулья в зале. Служка Шитоу на заднем дворике старательно орудовал мехами, кипятя воду. На плите посвистывали вскипевшие четыре больших медных чайника. Солнце на юго-востоке уже клонилось к полудню, а ни одного посетителя в чайной так и не появилось. На улице было безлюдно, ни души. Только холодный ветер проносил мимо сухие ветки и опавшие листья. Жена с ребенком в каждой руке следовала за ним, не отставая ни на шаг. В ее больших черных глазах, которые ничего не могли скрыть, бился лучик страха и беспокойства. Сунь Бин погладил головки детей и с беспечным смехом сказал жене:
– Возвращайся в дом, отдохни, ничего, все в порядке, они пристают к женщинам из порядочных семей, и если кому и нужно рубить головы, то только им!
Сам он понимал, что его спокойствие напускное, потому что тряпка у него в руке непроизвольно дрожала. Отослав жену на задний дворик, он уселся в торговом зале, хлопнул по столу и затянул во всю глотку очередную арию из маоцян:
«До дома шагать далеко еще мне, на кого же там опереться жене, счастье ли, беду ли пошлет эта сторона, ей там то ли жизнь, то ли смерть суждена. Ах, весь в поту от страха, как кипятком облит, сердце неспокойно, жаром томит…»
Допев арию, он будто открыл дамбу на реке, из него сразу хлынули накопленные за полжизни тексты песен. Чем больше он пел, тем мужественнее, тем равнодушнее относился к своему горю. Полоски горячих слез пролегли по пятнистому голому подбородку.
В тот день все жители Масана молча слушали его пение.
За пением прошел долгий день, к вечеру кроваво-красный диск солнца озарил ивовую рощу на дамбе. В пышной верхушке одной из ив расчирикалась стайка воробьев, словно намекая ему на что-то. Он закрыл двери чайной и с жужубовой палкой в руках уселся перед окном в ожидании. Пробил дырку в бумаге окна и стал наблюдать за происходящим на улице. Шитоу принес ему миску риса. Сунь Бин положил немного еды в рот, но в горле сразу встал комок. Он закашлялся, и рисинки железными опилками вылетели у него через нос.
– Парнишка, – обратился он к Шитоу, – у хозяина беда приключилась, немцы рано или поздно придут мстить, так что пока их нет, убирался бы ты скоренько подобру-поздорову!
– Хозяин, я не уйду, буду драться вместе с вами! – Шитоу достал из-за пазухи рогатку. – Из рогатки бью особенно точно!
Сунь Бин не стал больше уговаривать Шитоу. Горло настолько охрипло, что ничего было не выговорить. Грудь страшно болела, голос сел, как в то время, когда он учился выступать на сцене. Руки и ноги еще дрожали, в душе еще звучали вычурные тексты арий.
Когда над верхушками ив повис серп новой луны, он услышал цокот копыт с запада, где улица была вымощена булыжником. Сунь Бин резко вскочил, сжав разгоряченной рукой палку, и приготовился дать отпор гостям. Под неярким светом месяца к нему приближался, покачиваясь, большой черный мул. На муле сидел человек в черном, его лицо было закрыто черной повязкой, и лица было не видно.
Перед воротами человек скользнул с седла и постучался.
Сжимая в руках палку и задержав дыхание, Сунь Бин притаился за воротами.
Стук был негромкий, но частый.
– Кто? – хрипло спросил он.
– Я!
Он тут же узнал голос дочери и торопливо открыл ворота. Одетая в черное Мэйнян проскользнула вовнутрь и сразу сказала:
– Отец, ничего не говори, быстро беги!
– Почему это я должен бежать? – вспыхнул он. – Они сами первыми стали приставать к женщинам из приличных семей…
Дочь перебила его:
– Отец, ты навлек на себя большую беду, немцы уже отбили телеграммы в Пекин и Цзинань, Юань Шикай прислал ответ с приказом начальнику Цяню арестовать тебя хоть ночью. Отряд конных стражников уже недалеко отсюда!
– Но ведь есть высшая справедливость…
Он хотел еще попрепираться, но дочь вышла из себя:
– Дело не терпит промедления! Огонь уже опаляет тебе брови. А ты пустые разговоры ведешь! Хочешь остаться в живых – беги и скрывайся, не хочешь – жди, когда они явятся!
– Я убегу, а они как же?
– Уже едут. – Дочь прислушалась, и действительно вдалеке послышался негромкий топот конских копыт. – Отец, уходишь или остаешься, решай сам! – Она боком выскочила из дома, но тут же оглянулась и бросила: – Беги, пусть Сяо Таохун прикинется сумасшедшей!
Дочь одним прыжком вскочила на мула и пригнулась, слившись с ним в одно целое. Мул фыркнул и понесся вперед. Мерцание звезд мелькнуло на его крупе, который тут же погрузился в темноту, и топот копыт стал удаляться на восток.
Поспешно закрыв ворота и повернувшись, Сунь Бин увидел жену, которая стояла перед ним, уже распустив волосы, измазав лицо углем. Из-под разодранной верхней одежды выглядывала белоснежная грудь.
– Послушайся Мэйнян, беги! – строго сказала она.
При взгляде в сияющие в полумраке глаза жены сердце охватило страдание. В этот особенный миг он осознал, какими смелыми и сообразительными могут быть мягкие с виду женщины. Он рванулся к жене и крепко обнял. Она с силой оттолкнула его:
– Беги, отец моих детей, не думай о нас!
Он перепрыгнул через ворота чайной, направился по маленькой тропинке, по которой обычно ходил за водой, и забрался на большую дамбу Масан. Спрятавшись за большой ивой, он мог видеть притихший городок, серую дорогу и свой домик. Отчетливо слышался режущий сердце плач Баоэра и Юньэр. В небе на западе низко висел изогнутый, как бровь красавицы, полумесяц, который казался в этот миг необычайно чарующим. Широко раскинувшийся небосвод был усеян звездами, они сверкали, как драгоценные камни. Городок был погружен во мрак, ни в одном доме не горел огонь. Но Сунь Бин знал, что никто не спит, все молча вслушивались в происходящее на улице, будто сидя во мраке, можно отвести беду. Топот копыт раздавался все ближе, собачий лай уже слышался во всем городке. Черные конники сплоченным строем надвигались все ближе, сколько их, было не разобрать, слышался лишь топот копыт по булыжной мостовой, да только было видно, как от ударов копыт в стороны разлетаются большие темно-красные искры.
Конный отряд столпился у ворот чайной и, беспорядочно покружив, остановился. Сунь Бин увидел, как с неясных силуэтов
