Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

носках. Как она пела и плясала, размахивая длинными рукавами, лицо как цветок персика, тонкий, как тополь, стан, поет как иволга, посмотришь – залюбуешься!

«Ах, жена моя, Думал ли я, что град побьет весенние краски, тем более что ветер будет, как лезвие, а иней, как меч, что я буду лить кровавые слезы… Красное солнце клонится к западу, давно уже повис серебряный крючок. Заунывная песня пастушка, карканье воронья ввечеру… Звуки медного гонга, подрагивающие ручки паланкина, прибыл начальник уезда Гаоми…»

Сунь Бин увидел, как из паланкина, согнувшись, вышел начальник Цянь. Всегда ходивший со спиной прямой, как створка двери, он непонятно от чего странно горбился. Обычно сиявшее улыбкой лицо было страшно перекошено. Борода, всегда вольно развевавшаяся, как хвост скакуна, была всклокочена, как хвост тощего осла. Неизменно чистые и прозрачные, несравненно проницательные глаза померкли и потухли. Не зная, куда девать руки, он то сжимал их в кулаки, то напряженно хлопал себя по лбу. Двое телохранителей с мечами осторожно шли позади него, не понимая, то ли охранять его, то ли приглядывать за ним. Один за другим уездный осмотрел все тела на дамбе. Земляки молча следили за ним. Уголком глаза начальник Цянь окидывал стоявших в благоговейной тишине сельчан. На его волосах быстро выступили капли пота. В конце концов он остановил суетливую поступь, утер пот рукавом и заговорил:

– Старики, земляки, вы должны превозмочь…

– Вы, господин, уж выступите за нас… – яростно заголосили земляки, сплошной стеной упав на колени.

– Быстро встаньте, дорогие земляки. У меня сердце кровью обливается в связи с этим кровавым побоищем, но мертвых не воскресишь, прошу вас приготовить гробы. Предание земле упокоит их…

– Неужто наши люди погибли зазря? Неужто позволим заморским дьяволам так бесчинствовать?

– Земляки дорогие, ваше горе – это и мое горе, – пустил слезу уездный, – ваши отцы и матери – мои отцы и матери, ваши дети – и мои тоже. Всячески надеюсь, что вы, дорогие земляки, не будете горячиться и не станете действовать, поддавшись настроению. Я завтра же отправляюсь в столицу провинции просить аудиенции у его превосходительства генерал-губернатора. Обязательно от вашего имени буду добиваться справедливости!

– Мы придем туда с телами на плечах!

– Нет-нет, никак нельзя, – заволновался начальник Цянь. – Прошу поверить, я обязательно буду на вашей стороне, была не была, рискну этой шапкой с перьями!

Под горькие стенания народа Сунь Бин увидел, как начальник Цянь незаметно подошел к нему и негромко произнес:

– Сунь Бин, будь добр, пройдись со мной.

Вновь зазвучавшая в душе Сунь Бина музыка вдруг нахлынула с еще большей силой, словно раскололась земля, будто сошла лавина в горах и закружилась вихрем. Брови сомкнулись, тигриные глаза округлились, он высоко замахнулся своей жужубовой палкой…

«Пес-чиновник, изображаешь верх добродетели, когда говоришь, что будешь просить за народ, ясное дело, пользуешься случаем, чтобы схватить кого-то. Ты стал чиновником не для того, чтобы стоять за народ, а чтобы охотно стать соучастником. Моя, моя, моя жена погибла, все надежды рассыпались в прах, и самое правильное – это месть. Что толку быть цзиньши по двум спискам и правителем уезда, если даже государь император ни на что не годен. Руки чешутся беспощадно избить невежественного чиновника».

Нацелившись на голову начальника Цяня, он нанес яростный удар…

«Пусть мне отрубят голову, останется шрам размером с чашку, – но убью тебя, предателя-уездного, пособника тигров-людоедов».

Начальник Цянь ловко ушел в сторону, и палка Сунь Бина со свистом рассекла воздух. Увидев, что господин в опасности, управские выхватили мечи и бросились к Сунь Бину, чтобы схватить его. Сунь Бин издал крик, ему одному, как бы он ни старался, было трудно противостоять стольким солдатам. Он вышел из себя, обернувшись разъяренным зверем, из глаз летели огненные искры. Народ как один разгневался, поднялась волна возмущения. Палка Сунь Бина летала туда-сюда, один толстяк из управских не успел уклониться, получил удар по поясу и, перевернувшись пару раз, скатился по дамбе. Возведя глаза к небу, начальник Цянь вздохнул:

– Эх, я старался как мог, остается полагаться на волю Небес. Дело касается иностранцев, земляки, никак нельзя поступать необдуманно. Тебя, Сунь Бин, я сегодня отпускаю, но думаю, пусть ты сумеешь уйти от расплаты в первый день месяца, на пятнадцатый ты не уйдешь. Берегись!

Под охраной управских уездный Цянь забрался в паланкин. Паланкин пришел в движение, ноги носильщиков только мелькали, и процессия быстро исчезла в опустившихся сумерках.

Этой ночью Масан не спал, тут и там голосили женщины, в лавках гробовщиков до самого света стучали долота. Наутро соседи стали помогать обряжать покойников и укладывать тела по гробам. Вереницу свежих гробов заколачивали гвоздями.

После похорон живые бестолково бродили, словно пробудившись от кошмарного сна. Толпы народа собрались на дамбе и вглядывались через поля на бараки железнодорожников. Высокую насыпь железной дороги уже дотянули до Лютин, самой восточной деревушки родного края, всего в шести ли от Масана. Будут разрушены могилы предков, завален слив от наводнений, нарушен тысячелетний фэншуй. Очень большое впечатление производили слухи об отрезанных и уложенных под шпалы косах, и никто не мог быть уверен, что его голову минует опасность. Отцы-чиновники – все прихвостни иностранцев. Для народа наступили тяжелые времена. За ночь Сунь Бин полностью поседел, остатки бороды превратились в жесткую щетину, сами собой ломались и выпадали. Со своей палкой в руке он носился по городку, словно в помешательстве, как вмиг постаревший молодой воин из театра. Народ смотрел на него с сочувствием, считая, что он уже помутился рассудком, и никто не ожидал, что он вдруг бросится на землю и выступит с такими ясными суждениями:

– Земляки, я, Сунь Бин, убил немецкого инженера, накликал беду, принес всем почтенным соседям несчастье,

мне, мне, мне стыд и позор, я, я, я в смятении!

Свяжите меня и передайте Цянь Дину, пусть он только в переговорах с немцами добьется изменения железнодорожного пути. Сунь Бин умрет без сожаления.

Люди подняли Сунь Бина и наперебой стали уговаривать его:

– Эх, Сунь Бин, Сунь Бин, хороший ты человек, самоотверженный, не боишься ни чиновников, ни иностранцев, ты – настоящий герой. Хоть ты и говоришь, что навлек беду на Масан, так ведь такое могло случиться рано или поздно. Лучше раньше, чем позже. Если только эти иностранные дьяволы построят железную дорогу, то нам всю жизнь не будет покоя. Говорят, когда этот «огненный дракон» разгоняется, то раскачиваются горы и ходит ходуном земля. Наши глинобитные дома если