Польское Наследство - Владимир Романовский

– Благословит вас Господь, люди добрые!

По этой фразе люди добрые догадались, что командир – из христиан, а по чистоте выговора – поляк, а не интервент.

– Волею повелителя нашего уполномочен я просить вас о гостеприимстве. Не сгинула еще Полония, жива она! И скоро, очень скоро, будет жива еще лучше. Свободнее. Здоровее. И прочее.

В гостеприимстве не отказали. А в полдень конники, объезжая город, снова созвали жителей к замеку. И жителям предстал – тот самый защитник Полонии в красивом саксонском плаще, в шлеме, с обнаженным свердом в руке.

– Здравствуйте, дети мои, – отчеканил он размеренно. – Я и мое войско рассчитываем пожить у вас до конца зимы. Вы, наверное, подумали, что мы вас объедим за это время, как делали воры, захватившие город. Но мы не воры – мы честные воины. Подумали, что разорим мы вас, как делали чехи. Но мы не чехи. Мы такие же поляки, как вы. Подумали, что бросим вас на произвол судьбы, как сделало войско, присланное вам на подмогу из Гнезно. Войско это поступило так потому, что подчиняется оно узурпаторам, которым ваши судьбы безразличны. Я – ваш законный правитель, я – плоть от плоти вашей, и я вас не брошу. Все ваши давешние обидчики будут пойманы и наказаны строго.

– У нас не осталось припасов на зиму! – крикнул кто-то из толпы.

– Я – ваш законный правитель, и я ваш брат! – крикнул Казимир в ответ. – Я вас в беде не оставлю! Смотрите!

Он показал рукой – горожане обернулись.

По Одеру следовал к городу караван парусных судов.

– Все в этих кнеррир – ваше! – сказал оратор. – И еда, и ткани.

Не смея верить, жители зачарованно смотрели на кнеррир. А когда снова повернулись к оратору, кто-то в толпе крикнул хорошо тренированным голосом заранее подготовленную фразу, —

– Да здравствует наш законный господин, Казимир Первый!

Затем еще кто-то крикнул тоже самое, а третий крик подхватили в толпе, и полетели в воздух шапки, и раздался радостный смех.

Через две недели в Глогов прибыл Фредерик Пневицкий, с севера, с тысячью воинов. Еще через неделю к нему присоединился Ярек Опольский, с юга, с тремя тысячами. Караваны продолжали прибывать по Одеру, еды хватало на всех. К середине ноября войско Казимира насчитывало семь тысяч пеших и тысячу конных воинов. Еще до первого снегопада Казимир предпринял первый поход – с половиной сил за четыре дня дошел до Зеленой Гуры. Чешский контингент, стоящий там, малочисленный но стойкий, оказал сопротивление, а затем попытался запереться в замеке, но стены замека, деревянные и давно не чинившиеся, упали от первого же удара в них тараном. Человек двести взяли в плен. Казимир вложил в ножны сверд, подъехал к пленным, спешился, внимательно осмотрел некоторых, гордо задирающих подбородки, и проскандировал вдруг хриплым баритоном, —

– Сражались вы храбро, воины! Ибо все знают, что чешским воинам боевого умения и мужества не занимать! Мне советовали попросить у короля вашего Бретислава выкуп за вас, но я не хочу торговать вами, как утварью кухонной! Я предлагаю…

Он сделал паузу. И поляки, и чехи слушали с видимым интересом.

– Я предлагаю всем вам присоединиться к моему войску, дабы помочь христианскому королю отвоевать у самозванцев и еретиков принадлежащий ему престол.

Он сделал еще паузу.

– А те, кто не захочет присоединиться? – спросил какой-то чех из заднего ряда пленных.

– А те, кто не захочет, получит от моего воеводы три золотых дуката и волен будет идти куда ему вздумается.

Удивление сменилось изумлением, а затем и одобрением.

– А раненные? – спросил кто-то.

– Я привел с собою десять магдебургских лекарей, – крикнул Казимир. – Всех раненных, и поляков, и чехов, переносят сейчас в замек, в лучшие палаты, и будут их там лечить.

Затем Казимир, чуть поколебавшись, отдал приказ нескольким отрядам выловить всех воров и мошенников города и конфисковать их имущество. В успех этого предприятия он не очень верил, но Мария ранее, в Глогове, настаивала, а ее политический опыт Казимир уважал. Переловить негодяев оказалось делом несложным – жители сами указывали воякам, где и кого следует искать. Зерно и золото возили в замек на повозках.

Казимир оставил («для временного правления», как он объяснил) триста поляков и одного командира в замеке, накормил всех голодных, раздал половину воровского золота, попрощался с жителями, и вернулся в Глогов. Полторы сотни чешских воинов присоединились к войску.

– Скажи мне, скажи, – допытывался старый Кшиштоф у воеводы Фредерика Пневицкого, – каков он в сражении?

Фредерик улыбался.

– Не зря ты ездил за ним к франкам, друг мой, – ответил он. – Несмотря на тщедушное телосложение, повелитель наш все время был в первых рядах сражающихся, сверкая победоносно свердом!

Кшиштоф покраснел от хвоеволия.

За время отсутствия Казимира в Глогове еще около сотни молодых воинов – детей польских иммигрантов, а также собственно саксонцев со склонностью к романтическому восприятию военного дела, присоединилось к войску, и вместе с ними, сопровождаемая двумя племянниками, прибыла мать Казимира Рикса. Хелье, все время порывавшийся уехать из Глогова, но не решавшийся – будто ждавший чего-то – получил возможность оценить эту женщину.

На берегу у переправы ее встретили со слезами счастья на глазах Кшиштоф и воеводы.

Риксе было сорок, и держалась она величественно. Красивая гордой саксонской красотой, с темными волосами, прямыми бровями, с губами не тонкими и не толстыми, и слегка жестокими, она величественно протянула большую, но весьма правильных контуров, руку – для поцелуя. Кшиштоф оросил эту руку слезами и терся о нее щекой, стоя на коленях, а Рикса надменно терпела. Узнав, что сын ее отправился в первый свой поход, она не проявила огорчения. Ровной медленной походкой поднялась она к замеку.

В столовую устремились слуги – прибирать и подавать на стол, и воевода Ярек попросил хвестовавшего там в одиночестве Дира с соусом в бороде и на рубахе куда-нибудь уйти на время.

Хелье, решивший посмотреть на Риксу вблизи, как раз входил в столовую.

Дир засмущался и начал, кряхтя, подниматься с ховлебенка.

– Хо, люди добрые! – сказал Хелье, входя. – Что это вы друга моего гоните?

– Мы не гоним, – возразил воевода, и стоявшие вокруг четверо вояк подтвердили, помотав головами, мол, не гоним, конечно же. – Ему подадут еще есть и пить, но, сам понимаешь – мать повелителя нашего…

– А что же, разве это мать повелителя вашего платит за жратву для вашего скоморошьего стана?

Вбежал Кшиштоф, запыхавшийся, дабы удостовериться, что к приходу госпожи в столовую все готово.

– Они не хотят уходить, – наябедал ему воевода. – Вот эти двое. Я не в обиду им говорю…

– Хелье … – начал Кшиштоф.

Дир же, пытаясь подняться, говорил, —

– Да ладно, Хелье, чего там, мы им мешаем … А кто это приехал?

Хелье, злясь, тем не менее улыбнулся вопросу. И снова посерьезнел.

– Эти двое, – повторил он.

– Хелье, не сердись, – умоляюще попросил Кшиштоф. – Повелитель наш хорошо помнит о твоих заслугах, и я не упущу случая упомянуть о них в присутствии его матери, можешь быть спокоен.

Хелье улыбнулся, на этот раз мрачно, и положил левую руку на поммель.

– Ну, быстро отсюда! – сказал воевода.

В зал вошли еще несколько человек из командования.

– Ты мне надоел, – сказал Хелье воеводе.

– Как ты смеешь!

– Смею, – заверил его Хелье. – И вот что, Кшиштоф. Наше с Диром здесь присутствие нежелательно, я понимаю. Но следовало сообщить нам об этом заранее, и в более деликатной форме.

– Эй, кто-нибудь, – позвал воевода, оборачиваясь. – Быстро, уберите их отсюда!

– Ого! – Хелье стало окончательно весело. – Вот, это совсем другое дело.

Воевода приблизился к нему. Хелье схватил со стола кружку Дира с дрянным пивом и выплеснул ее содержимое в лицо воеводе, после чего он отскочил на два шага и выдернул из ножен сверд.

– Что ж вы стоите? – спросил он вояк. – Я готов драться со всем вашим подлым польским воинством! Недотыкомки, дармоеды! Подстилки Неустрашимых!

Несколько клинков сверкнули в воздухе.

– Дир, опрокинь стол, – велел Хелье.

– Друг мой…

– Делай, что тебе говорят.

Дир послушно опрокинул тяжелый дубовый стол. Загрохотали разбивающиеся блюда и плошки. Воины замерли.

– Теперь хватай ховлебенк и кидай в этих щенят, вообразивших себя воинами.

Воеводы смотрели завороженно, как Дир тяжело встает, а затем легко поднимает длинный, грубый ховлебенк и почти без замаха кидает в них.

Ховлебенк пролетел по прямой двадцать шагов и задел двоих – они упали, а остальные с обнаженными свердами бросились к Хелье и Диру.

– Стойте, стойте! – закричал Кшиштоф.

– Замолчи, Кшиштоф! – крикнул Хелье. – Не прерывай развлечение – я хочу кого-нибудь уложить, меня разозлили!

В обеденный зал вошла Мария.