Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

сожалением. Салоп-то особенный — к подкладке пришиты потайные карманы из сурового полотна. Сделано все добротно и тщательно, как все, к чему прикасаются ее руки. В этих карманах она переносила нелегальную литературу.

Мария Петровна критически оглядела себя в зеркало. Платье тяжелого шелка, кружевное жабо. Василий Семенович, как секретарь земской управы, занимал солидное положение в обществе, и в парадных выходах было бы некопспиративно нарушать его небрежным туалетом. Вздохнув, натянула нитяные перчатки.

Эссен всплеснула руками. Такой франтихой она не видала Марию Петровну.

Из детской вышел Василий Семенович, сутулый, с толстыми стеклами в очках. Он страдал близорукостью. Поправив очки и покашливая, пожелал им счастливого пути. Глаза его выражали тоску. Так бывало всякий раз, когда, по его мнению, Мария Петровна подвергалась опасности. Эти тоскующие глаза всегда сердили Марию Петровну, как ни пыталась она его попять и оправдать.

В залах музыкального училища Экслера собрался весь цвет города. Дамы в шуршащих платьях, мужчины во фраках. Отдельно стояли студенты. Около них барышни. Сияли люстры, отражаясь в натертом до блеска полу. Слышался приглушенный гул, предшествующий началу театрального представления.

Эссен попала в ту торжественную и прекрасную обстановку театра, которую любила. Эта праздничность, ожидание встречи с прекрасным всегда молодили ее и настраивали на особенный лад.

С непосредственностью, которая так умиляла Марию Петровну, она проскочила в буфетную комнату. «Конечно, за мороженым, — с улыбкой подумала Мария Петровна. — Лакомка-то какая!»

Эссен взглянула прекрасными глазами, и впереди стоящий офицер подал ей вазочку с мороженым. Она, смеясь, что-то ему сказала, Мария Петровна тоже получила свою порцию. Она плохо вслушивалась, как лениво кокетничала подруга с офицером, видела только, каким радостным восторгом сияли ее глаза. Марию Петровну не покидало чувство опасности. Она ругала себя за то, что уступила Эссен: праздничный свет люстр будто нарочно подчеркивал красоту подруги, взоры были прикованы к ней.

Но вскоре праздничная атмосфера повлияла и на Марию Петровну. Опа понемногу стала успокаиваться. Ее уже не раздражали люстры, блеск толпы и звон шпор. Театр увлек и ее. Да и не часто она себе доставляла такое удовольствие.

Прозвенел звонок, и они направились в зал. Казалось, Эссен ничего не замечала. Начался концерт. Все существо Марии Моисеевны было захвачено музыкой. Когда послышались громкие и решительные аккорды, когда гневные порывы сменились тихими и вкрадчивыми, которые взрывались громом набата, Мария Петровна заметила слезы на глазах Эссен. И только тут она успокоилась и похвалила себя за уступчивость.

Пианист стал словно выше ростом, вся его фигура приобрела величественность, руки — упругость. Мария Петровна не могла оторвать глаз от рук пианиста, они жили своей жизнью, они летали, едва касаясь клавишей, и легкие прозрачные звуки заполняли зал.

Пианист поднялся. Он вытер платком вспотевший лоб и с трудом принимал овацию, словно она мешала ему пребывать в волшебном мире музыки.

Рядом пустовало кресло. Мария Петровна не раз на него поглядывала. И все же не заметила, как в кресле оказался жандармский офицер. Он учтиво извинился за беспокойство и также принялся аплодировать пианисту. Казалось, он не смотрел никуда, кроме сцены, но сердце Марии Петровны похолодело. Она уже не могла наслаждаться музыкой, тревога медленно охватывала ее.

Офицер подносил к глазам бинокль, попросил у Марии Петровны программу концерта, делал там пометки.

И вновь колыхнулся занавес, и парадная тишина взорвалась громом оваций. Служащий в ливрее с блестящими золотом галунами вынес корзину цветов. Пианист кланялся, приложив руку к сердцу, и превратился в обыкновенного человека, небольшого роста, некрасивого.

Эссен сорвалась с кресла и направилась в фойе. В проходе замедлила шаг и подхватила под руку Марию Петровну.

— Ты видела? — тихо прошептала та.

— Что? Нет, не обратила внимания. Почему ты сразу сжалась и стала сердито дышать?

— Сердито дышать? Рядом же жандармский офицер пожаловал. — Мария Петровна приветливо ответила на поклон знакомого и сильным движением направила подругу к туалетным комнатам. — По фойе фланировать нам ни к чему.

Мария Петровна принялась тщательно мыть руки. Она дождалась, пока они остались вдвоем.

— Что будем делать? Лучше уйдем от греха подальше.

— Сразу и уйдем? — возмутилась Эссен. — Может же офицер любить музыку, как все нормальные люди? Наконец, он пришел отдохнуть или назначил здесь встречу. Давай проверим все хорошенько и тогда решим. «Богатырская» симфония оказалась во втором отделении, и я бы себе никогда не простила...

— Ты обещала мне повиноваться и уйти при первой опасности! — упрекнула ее Мария Петровна.

— Я и сейчас не отказываюсь, но нужно проверить, действительно ли это опасность.

В зал они вошли, когда погас свет. Торопливо раскланиваясь вышел пианист. Теперь он опять был в том торжественно-напряженном состоянии, как и при входе в первом отделении. Казалось, ему побыстрее хотелось сесть за рояль, его раздражали и вынужденная отсрочка, и эти никому не нужные аплодисменты, и покашливание в зале, и приглушенный шепот, и стук кресел. Мысли его были в том удивительном мире музыки, где нужно было только прикоснуться к клавишам, чтобы стать счастливым.

Мария Петровна попросила у своего соседа программу. Тихим шепотом ответила на его вопросы об исполнении первых номеров и мягко улыбнулась, слушая его излияния по поводу столичной знаменитости. Эссен сидела вполоборота, переговариваясь со своей соседкой, курсисткой. Поплыла музыка. Звуки ее сладко и больно обволакивали сердце, захватывали и уносили в какие-то неведомые и прекрасные дали. Мария Петровна заставила себя усилием воли оторваться от музыки и все свое внимание сосредоточила на жандармском офицере.

Лицо Эссен осенила счастливая улыбка. Она наслаждалась, переложив все волнения на Марию Петровну. Прожектор выхватил лицо пианиста. Аскетическое, надменное. Звуки, гневные и протестующие, поплыли по залу.

Краем глаз Мария Петровна уловила момент, когда офицер попытался вглядеться в лицо Эссен. Она насторожилась. Эссен слушала музыку, лицо ее стало строгим, полуоткрытые губы обнажили ровные зубы, пушистые ресницы дрожали. Вьющиеся волосы были забраны в тугой узел черепаховым гребнем. Тонкие пальцы держали лорнет. И такая отрешенная красота на ее лице, такое умиротворение, что Мария Петровна, как ни привыкла она к ее внешности, была потрясена.

Офицер тоже глядел на нее. Но вот рука его дрогнула, из-за обшлага мундира он извлек портрет, тот, что рассылают для опознания по полицейским участкам, внимательно вгляделся в него.

Мария Петровна, уже не заботясь о приличии, наклонилась и едва не вскрикнула. На нее смотрела Эссен, только в полосатом тюремном платье, похудевшая и с тоскливыми глазами. Она принялась громко аплодировать и села вполоборота, пытаясь собой загородить подругу. Упал занавес,