Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

сам генерал. И вид грозный, и осанка, и свисток на груди, и цепь сверкающая.

Жандарм попрощался с обер-кондуктором и направился вдоль перрона к вагону, куда сажали новобранцев и откуда доносилась брань сопровождавшего их унтера.

Вокзал жил своей обычной жизнью.

ЧУДО-КЛЕЙ

Мария Моисеевна Эссен прикатила на лихаче, когда ее уже перестала ждать Мария Петровна Голубева.

Заслышав частые и резкие звонки — так звонить мог позволить себе только близкий человек, — Мария Петровна выслала кухарку в переднюю, а сама, едва сдерживая нетерпение, села в низкое кресло и взяла в руки вязанье. Вязание было долгим и никому не нужным занятием. Пожалуй, Мария Петровна не могла бы ответить, что именно и с каких пор принялась вязать. По ее словам, вязала пуловер для мужа Василия Семеновича, который после длительного пребывания в Сибири, где он отбывал ссылку, страдал тяжелой болезнью легких и сердца. Голубева и познакомилась с ним в Сибири.

После ссылки Мария Петровна поселилась с Василием Семеновичем в Саратове, сняли квартиру в доме госпожи Сорокиной на углу Соборной и Малой Сергиевской улиц. Василий Семенович работал секретарем земской управы, много писал в газетах. От революции он отошел, напуганный репрессиями и унижениями, которые ему пришлось пережить.

Квартиру эту выбирала Мария Петровна с непременным условием, чтобы квартира имела два выхода, большую кладовую и чулан для дров. Василий Семенович понимал, зачем такая квартира понадобилась жене.

Мария Петровна была секретарем городского комитета РСДРП, в ее руках были явки, связи, транспортировка искровской литературы.

В доме поселилась тревога. Почти каждую ночь раздавался звонок и кто-нибудь незнакомый вваливался с тюком литературы, грохал ее об пол и просил, валясь от усталости, чтобы приняли посылку от «бесов». От «бесов» — значит, из Женевы, значит, пришел транспорт искровской литературы. А раз появились такие визитеры, то появлялись и визитеры из охранного отделения. Обыски, унизительные допросы следовали один за другим, и Василий Семенович потерял покой. В доме маленькие дети: Леля и Катя. Одной шесть лет, другой четыре, а Марии Петровне ни до него, такого больного, ни до девочек, которым так нужна мать, нет дела.

Звонок трещал, будоража весь дом. Василий Семенович слышал, как ворчала кухарка, — это она делала всякий раз, когда ее сонной поднимали ночью; как охала нянюшка: детская была рядом и няня, молодая девушка из деревни, очень боялась звонков; как затихла Мария Петровна — наверняка уселась в кресло с вязаньем, она делала это всякий раз, озадачивая жандармов столь мирным времяпрепровождением.

Послышался стук открываемой двери, мужской окающий голос, женский с легкой картавостью, потом приглушенный смех и чьи-то грузные шаги. Наконец шум затих, и Василий Семенович уловил, как прошуршали шины по опавшему листу на мостовой.

В кабинет заглянула Мария Петровна в капоте и теплой шали, держа в руках корзину с рукоделием. Она улыбнулась, подбадривая Василия Семеновича. Потом приоткрыла дверь в детскую, успокоила нянюшку и легким шагом кинулась встречать гостью.

Гостья бросилась обнимать оторопевшую Марию Петровну. Она никак не могла ожидать ее в роли транспортера.

Она ждала человека с транспортом, но Эссен, отчаянная голова, ввалилась в дом собственной персоной.

Мария Петровна никак не могла прийти в себя, а та, сбросив модную шляпку, которая запуталась в волосах, широко раскинула руки и принялась вальсировать по комнате, чем несказанно удивила кухарку.

— Добралась... добралась... — припевала она высоким сильным голосом. — Вот теперь отосплюсь славно...

Коробки и чемоданы, свертки и кулечки были сложены в угол. Вся она светилась радостью, губы ее дрожали в счастливой улыбке, большие глаза сияли.

«Видно, немало пришлось пережить, коли в себя не может прийти от радости», — не без боли подумала Мария Петровна.

С Марией Моисеевной Эссен их связывала давняя дружба. Эссен и в Орел к Марии Петровне приезжала, где она отбывала ссылку под гласным надзором. Более того, Маша, акушерка по образованию, принимала у нее первые роды. Это был единственный случай, когда той удалось воспользоваться своей профессией. Храбрости Эссен была отчаянной, самые рискованные операции поручались ей — то шрифт отвезти для подпольной типографии, когда все дороги были перекрыты охранкой, то оружие доставить, то транспорт литературы переправить через границу.

— Откуда ты, Маша? — тихим голосом спросила Мария Петровна. — Я уж и след-то твой потеряла. Думала, что ты в Олекминске после петербургского процесса.

— Ты с ума сошла! Как можно жить в Олекминске, коли он от железной дороги стоит на расстоянии двух с половиной тысяч верст! — Эссен так посмотрела на подругу, что та рассмеялась.

— Ты всегда была отчаянная. Морозы до сорока, от селения до селения несчитанные версты, тайга — ничто тебя не остановит.

— Мне помог бежать Кудрин, которого я привлекла к работе. Прикатил за тысячу верст, узнав, что я задумала побег. У него был туберкулез, и он побаивался замерзнуть в дороге.

И Мария Эссен рассказала про побег.

— А ты не боялась?

— Конечно, боялась, а что прикажешь делать?

— Рискованная ты, Маша! Я бы, пожалуй, такого не выдержала, — вздохнула Мария Петровна, представив, что пришлось вынести подруге.

— И я бы еще раз не выдержала! — простодушно призналась Эссен. — Если представить себе заранее всю степень опасности, то действительно трудно выдержать, но зато теперь свободна!

Глаза ее засветились таким счастьем, что у Марии Петровны дрогнуло сердце.

— Но о самом смешном, что приключилось в Олекминске, я узнала в Женеве. — И Эссен залилась хохотом так, как умела делать только она: руками обхватила живот от безудержного смеха. Временами она подносила руку к глазам и смахивала слезы. — Нет, это трудно передать.

— И что же? — Мария Петровна любовалась подругой.

— Исправник был уверен, что тайга удержит любого от безумства. В день побега в моей комнатенке товарищи зажгли свет. И зажигали его каждый вечер целый месяц. Мое пальто и шляпку с вуалью напяливал на себя Брауде. Он роста небольшого, хрупкий — ему мое пальто оказалось впору. Но Брауде с бородой. Когда я с ним примеряла весь этот наряд, он отказался сбрить бороду. Шляпа — и борода... Ха-ха-ха... — И Эссен опять счастливо засмеялась. — Вот и порешили после долгих споров, что он будет на лицо опускать вуаль... Так и ходили на вечерних прогулках ссыльные и, едва завидев пристава, называли мое имя.

— Как это? — не сразу поняла Мария