Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

— Как стоишь, болван! Да еще пускаешься в разговоры, когда тебя о деле спрашивают! — Казачий офицер резко оборвал жандарма. — Поди крикни артельщика, да поприличнее!

Дама с недоумением обернулась к офицеру. В огромных глазах осуждение. Офицер поцеловал даме ручку, затянутую в лайковую перчатку, и с трудом подавил досаду.

— С этим народом иначе невозможно, Зинаида Дмитриевна!

Жандарм вытянулся и лихо козырнул. «Офицер — он завсегда офицер и без крику с нашим братом не может обращаться; барыня — она завсегда барыня, вот и трех рублевую ассигнацию сунула. Артельщики — они и вправду жулики. Значит, для этого случая нужно кликнуть Петруху», — закончил свои рассуждения жандарм и направился к пакгаузу.

«Красивая-то какая, бестия! — не без восхищения подумал он о барыне. — И добрая, ассигнацию сунула, как только на него начал кричать этот офицерик казачьего полка». В прошлое дежурство их собрал ротмистр. Говорил долго и, как всегда, непонятно, стараясь выказать свою образованность: ротмистр происходил из разорившихся дворян и любовью не пользовался. Службу свою нонешнюю он считал позором и лютовал, как никто до него, хотя жандарм, прослуживший двадцать лет и получивший медаль «За усердие», повидал на своем веку немало начальников. Так этот ротмистр пустил по рукам карточку важной государственной преступницы. Лицо у нее было такое же округлое, с большими задумчивыми глазами, с маленьким красивым ртом и соболиными, вразлет бровями. Преступницу сфотографировали в ситцевой кофте, волосы забраны в тугой узел. Обличьем она походила на работницу или на бедную училку. Женщина как женщина, но ротмистр почему-то горячился: «Опасная преступница, политическая!» Зачитал депешу, где было написано, что эта скромная девица прекрасно говорит по-французски, ездит в вагонах первого класса, и как на отличительную примету указывалось, что у нее большие серые с синим оттенком глаза и красивая внешность. И еще одно предупреждение имелось в депеше: при аресте преступницы следует соблюдать величайшую осторожность — так и было сказано: величайшую! — она великолепно стреляет! Многое пришлось ему повидать на своем веку, и все же... Девица стреляет при аресте, словно лесной разбойник. Такое не часто бывает. В столице для устрашения сочинят любую бумагу. И вот сегодня в предрассветных сумерках он вспомнил фотографию той скромной девицы с большими глазами. Он попытался сравнить эти лица, но это ему не удавалось. Та была такая простенькая, а эта так уверена в себе. Да и глаза у этой веселые, лукавые. И опять же ассигнация! Зачем преступнице давать ему, жандарму, трехрублевую ассигнацию? Деньги немалые. И почему она, коли она преступница, первой подошла к нему? Эти преступники завсегда наперед знают, когда их разыскивают. Бог их знает, как они узнают такие секреты. И казачий офицер. Зачем ему, казачьему офицеру, сопровождать даму, коли она преступница, да еще кричать на жандарма? Это был последний довод. И все же каких только чудес не случается с этими политическими! Вот он сам как-то сопровождал политических в ссылку в Сибирь-матушку, еще когда был молодым. Именно таких раскрасавиц и возил в тюремных вагонах. Они были тихие, добрые, только в глазах светилась решимость, будто им была известна какая-то высшая правда. Иная всю дорогу кровью кашляет и по виду-то совсем махонькая. А как посмотрит иной раз, он, мужчина, радовался, что оружие при себе имеет.

Жандарм остановился у фонаря, снял фуражку, вытер голову платком и закурил. Закурил по старинке махорочку. Решил все обмозговать. Затянулся покрепче, покашлял от удовольствия. Может быть, следовало спросить документы? Так вежливо, с подходцем. Но, представив холодное презрение на ее лице и бешенство и без того раздраженного казачьего офицера, он покрутил бритым затылком. Нет, не просто, совсем не просто у богатых господ проверять документы. И то сказать, она к нему с добром, а он ее с позором в дежурку! А какие улики? Лицом смахивает, глаза вроде одинаковые. Да у женщин, поди, у всех глаза одинаковые. А если он упустит важную преступницу? Поди, узнают, что кликал к ней артельщика. Плохое дело! И так рассудить: наградных сто рублей могут отвалить, коли дама — преступница... Тогда придется вести даму к ротмистру, злющему, с закрученными усиками, с язвительными словами, которые он всегда цедит сквозь зубы... Нет. Жандарм решительно раздавил окурок каблуком и пошел искать Петруху. Глядишь, и на водку получит — барынька-то щедрая.

Петруху искать не пришлось — в плечах косая сажень, на завитом чубе едва удерживался картуз, холщовый фартук с медной бляхой плотно облегал крепкую фигуру. На широком лице ухмылочка, зубы блестят, ровные и мелкие, под тоненькой, будто приклеенной ниточкой усов.

Жандарм сделал знак, и Петруха сразу все понял. Играючи подхватил тележку и, козырнув не без ухарства, направился к вагону первого класса.

Дама все так же любезно разговаривала с офицером, поглядывая на станционные часы. Стоянка поезда задерживалась на неопределенное время, как почтительно поставил кондуктор в известность пассажиров первого класса.

Жандарм неторопливо направился к пассажирам, толпившимся у вагона первого класса. Рядом с дамой, столь заинтересовавшей его, стоял генерал из штатских. Он ругательски ругал служителей дороги, которые не могут победить смутьянов и бунтовщиков. Громко кашлял, недовольно отгонял дым от папиросы казачьего офицера.

Но в общем-то, разговор шел мирный, и жандарм совершенно успокоился и даже порадовался, что не поставил себя в смешное положение. Говорили все по-русски, что еще больше укрепило жандарма в правильности принятого решения.

Дама опустила вуаль и теперь совершенно потеряла сходство с тем портретом, что так смущал жандарма.

Петруха нырнул в вагон и возвратился, словно Дед Мороз на рождественской елке, увешанный свертками, коробками и чемоданами. За Петрухой следовал проводник, который нес постель дамы, завернутую в зеленый плед. Дама умела путешествовать с удобствами.

Офицер все еще держал в руках шляпную коробку, ее дама не доверила Петрухе. И генерал и офицер подсмеивались над количеством вещей у дамы. Она отшучивалась: Париж есть Париж, да к тому же всем нужны подарки!

Она кивнула жандарму, неторопливо последовала за Петрухой, нагруженным вещами. Офицер что-то горячо говорил ей, прижимая руку к сердцу, но она явно не слушала его. Генерал размахивал форменной фуражкой и благодарил за столь приятное времяпрепровождение.

И опять жандарм удивился: до чего же господа любят вести долгие разговоры, коли рядом с ними женщина!

Подул резкий ветер, потянуло холодом с Волги. Ушел в вагон генерал из штатских, обругав еще раз жандарма, который якобы был виноват в задержке поезда. Вернулся усатый обер-кондуктор, он больше смахивал на генерала, чем