Зверь выходит на охоту - Гульнара Черепашка

- он приподнял ее подбородок. – Ты просто рассчитывала улизнуть, да теперь не выйдет. Вот ты и воешь с досады, верно?

Она промолчала. Отвела подбородок, опустила упрямо голову. Колдун снова хмыкнул – он не злился. Да злится ли он хоть когда-нибудь?!

Она его предала по малодушию – ни слова упрека! Она его ударила, удрала – ни тени гнева. Даже в ее последней выходке он исхитрился отыскать хороший итог. Мол, магистру и колдунам башни станет не до беглецов. Когда-то она радовалась, что ее хозяин всегда спокоен. Теперь же его отстраненное спокойствие злило.

А возвращение печати – это больно! Руку невыносимо жгло. Хотя душу куда сильнее жгло досадой.

- Мастер, - выдавила она, заставив себя поднять на него взгляд. – Почему ты не дал мне забрать сына? Тогда я пошла бы за тобой куда угодно без печати. И браслет остался бы при тебе, - добавила она тише.

- Вон как. Даже и браслет. Только зря ты надеялась на помощь Нефер – она всегда идет туда, где подношения богаче. Зачем ты так настойчиво пытаешься вернуть сына? Он – не обычный ребенок, а маг. Его судьба – в Ошакати.

- Потому что она – тупица! – встряла Адвар. – Я уж ей то же самое сколько твердила!

- Я хотела только увидеть сына, - тихо отозвалась Накато. – Попрощаться… я бы не стала противиться судьбе, ушла бы. Но ты же сам слышал, как он говорит! – она, забывшись, схватила колдуна за руку. – Младенец не может так разговаривать. Ему меньше года от роду! Да и ты, мастер Амади, не стал бы вести бесед с младенцем. Ты знал того духа, что захватил его тело. Мой малыш одержим! А я хочу вернуть его душу. Если бы дар был у него – я бы не роптала. Но его дар – это на деле одержимость. Это дух, что вселился в него – могущественный колдун! То-то с ним так и носятся – куда больше, чем со всеми прочими младенцами.

- Твой сын не одержим, - Амади осторожно высвободил руку из ее пальцев, похлопал по ее ладони. – И тебе не от чего его спасать.

- Но я же сама слышала и видела, - вскинулась Накато.

- Ты и видела, и слышала. Но рассудила неверно, - мягко отозвался он. – Твой сын остался прежним, он не одержим. То, что ты видела, - он помолчал. – Сейчас не до того. Время идет, а мы не можем быть точно уверены, что погони не будет. Я непременно объясню, но позже. Сейчас нужно как можно скорее оказаться на севере, затеряться в горах.

Больше он не проронил ни слова. Над лодкой развернулся сам собою парус, державшийся лишь за воздух – по крайней мере, так казалось.

При совершенно безветренной погоде парус этот туго надулся, и лодка стремительно заскользила по гладкому на рассвете морю.

Накато взглянула на Амади. Тот застыл, прикрыв глаза. Лицо обратилось неподвижной маской. Колдует. Адвар, скрючившись, притихла на своем месте – ее, кажется, сморил-таки сон. Берег проносился мимо – она и не представляла, что такое бывает. Вскоре и ее укачало, и она, уложив голову кое-как на борт, заснула.

Колдун растолкал обеих, когда спустились сумерки. Лодка качалась неподалеку от дикого каменистого берега. Пришлось спрыгивать прямо в воду и шагать, оскальзываясь на неровных валунах.

Лодку Амади отправил по волнам в сторону от берега. Втроем они принялись карабкаться по узкой осыпающейся тропке, спеша забраться как можно дальше. Ночь предстояла бессонная.

Глава 20. Сын

Утро застало троих путников далеко в горах. Поднимающееся солнце окрасило небо ярко-голубым цветом, обещая ясный день.

Сейчас все трое застыли на небольшой площадке, с которой можно было различить почти весь полуостров, на котором расположился Ошакати.

Западный берег, вдоль которого они плыли ночью, виднелся, точно на раскрытой ладони. Море сверкало под лучами поднимающегося солнца. Восточное побережье пряталось в дымке – путники находились далеко от него. Но и в той стороне можно было различить голубоватый блеск воды, окружавшей полуостров. Суша пестрела оттенками зеленого и желтоватого, бурого – как и все равнины Желтого юга. А вдали раскинулся Ошакати – огромный, желтовато-серый.

Открывающееся издалека зрелище повергало в оторопь. Город расползался громадным бесформенным пятном возле побережья, стекал в море портовыми постройками и причалами.

А недалеко от припортовых кварталов высилась башня колдунов, сделавшаяся видимой: зрелище совершенно неземное, а самые величественные храмы и дворцы владык в сравнении с нею непоправимо блекли. Храмы и дворцы украшали медью, серебром и золотом, мрамором и малахитом, янтарем и жемчугом. Но самый изукрашенный храм не мог так светиться изнутри полупрозрачно-золотистым светом. Казалось, невиданное строение насквозь пронизывают солнечные лучи.

Башня оказалась не просто высокой: она тянулась с земли до самого неба. Вершина терялась далеко в вышине, так что и видно не было.

Высоко-высоко, у самого небосвода, ее окутывали густеющие клубы светящегося тумана. Верх терялся в них, а они, в свою очередь, уходили в небесную синеву и терялись в ней, расползаясь редеющими облачками по всему небу, насколько хватало глаз. И непонятно было – есть ли верх у башни вообще, или она так и тянется вверх, никогда не заканчиваясь.

- Одна, - задумчиво протянула Накато. – Послушник говорил – у башни несколько крыльев, - она смолкла.

Та тянулась снизу вверх, связывая небо и землю. Возможно, из-за расстояния, возможно – из-за высоты она казалась хрупкой и очень-очень тонкой. Того гляди переломится пополам и обвалится прямо на распростертый у подножия город! Обломков хватит, чтобы засыпать половину – если не больше.

- Неужели рухнет? – подала голос молчавшая до сих пор Адвар.

Она застыла рядом, тоже глядя на открывшийся с высоты вид.

- Навряд ли, - хмыкнул Амади. – Магистр Энистан ни за что этого не допустит! Правда, ему придется обратиться за помощью к могущественной Нефер, - он хихикнул.

- Да помилуют нас боги и духи! Одной степной тупице удалось то, чего безуспешно пятый год пытаются добиться правитель Мвенай и жрица Саалиндж.

- Потому что она следовала голосу сердца и порыву души. А Мвенай и Саалиндж читали трактаты, и теперь поступают по написанному в мудрых свитках. А ум порою пасует перед стихийным порывом, не сдержанным оковами разума, - протянул Амади. – Я много раз наблюдал такое… правда, настолько явственно и с таким чудовищным размахом – впервые.