Марта - Светлана Гресь

― А вы соберите их и направьте вот сюда, – тычет его носом. – Попробуйте порассуждать руками. Не стесняйтесь. Мне это понравится, – дрожа от нетерпения.

― Столько счастья одному! Заверяю правдиво, не кривя честными мозгами, ваша беспощадная красота убить может любого с одного маху, хотя на первый глаз она что-то не очень кажется. Вот, разве если сильно приглядеться, – щуриться близоруко, понимая, что поймал огромную щуку и только дурак может отпустить ее обратно в воду. Ничего, что с виду на жабу болотную похожа.

― Хороша рыбка, да на чужом блюде, – бормочет озадаченный. – В чужих руках не оскубешь, не посмычешь. Вот, если бы дали подержать эту вещицу, так сказать, убедиться воочию в ее красоте.

Вирена с готовностью снимает ожерелье и подает его уже сидящему, разгоряченному парню.

― Вижу живете привольно, всего у вас довольно.

― Мой серебряный, раззолоченный, – шепчет, снова томно закатив глаза. – Будьте моим, и я искупаю вас в брильянтах.

Кокетливо подает ему ладонь, усыпанную перстнями. Трофим, едва касаясь губами, целует по очереди каждый палец, снимая кольца себе за пазуху.

― Моя страсть на кончике ваших драгоценных рук. Видите, ладен на все, а бы бытие мое было обеспеченное.

― Я сделаю вам цветущую жизнь.

― Моя вы кралечка! – размякая и тая от подарков. – Гульнем, жабулечка! Эх, и загуляем сейчас! Ваши гостинцы жмут мою преданную грудь, радуют сердце! Такие щедрые и пламенные девочки мне очень нравятся! До вашего пышного, разудалого вида моя душа в медяки закутана была. Вы, осмелюсь признаться, ее монетой золотой обернули и к себе развернули.

Раньше не питал пустых надежд так быстро разжиться, то есть воспылать страстью. – А мысль в голове вовсю стреляет. – Всю жизнь колотишься, бьешься, и никак с сумой не разминешься, а тут, минута терпения – и ты на коне, богат, что шамаханский царь. По всему видать, веселая бабенка. Шутница! Хуже, думаю, не будет, чем есть.

Правда, бабка сморчком глядится пересушенным. Придется пострадать чуток глазами. Что делать, если крокодил заморский и тот интереснее? Нам не впервой, не привыкать, бывали случаи похуже. И почему, чем больше капиталов у дамочки, тем страшнее вид у нее?

― Я устрою тебе новую жизнь, сладенький мой. Отрекись от всех девок и не пожалеешь: будешь вкусно есть, приятно пить и сладко спать. Какие ночи нас ждут впереди, представить страшно! Признаюсь, я так умею целоваться, как присосусь до самого утра не отсосусь!

― Да что вы говорите. – Выпучил глаза, подняв удивленные брови, даже челюсть отвисла. – Вот это уже ни к чему! Это уже лишнее, смею вас заверить, пока не поздно. Перебор в этом ритуале противен моей благообразной натуре…

― Твои шальные очи полюбила сразу. Я так люблю тебя, что вся, аж горю, – закатила томно глаза, пододвинулась близко, склонив голову на плечо.

― Не спешите, а то и впрямь задымите. Признаюсь, я совсем не привыкший к таким резвым отношениям, – Трофим, осмотрительно оглядываясь вокруг, живо отодвинулся, тщательно отряхивая якобы соринку с пиджака, – раньше приходилось быть всегда по жизни одному, ветром в поле чистом. Скажу честно, я даже толком и жить еще не начинал. Поэтому думаю, нам с вами,

― С тобой, – пылко хватает за руку.

― С тобой, – соглашается покорно, – до любви далековато. – нараспев, загадочно, – в зеркале своей судьбы вижу другое, нежное лицо. – Смекнул, что ляпнул необдуманно.

Вирена остолбенела, вся сникла, выкатив глаза. Он тотчас на попятную, вмиг состроил печальное, задумчивое лицо, привычно заскулил,

― До нашей встречи роковой довелось мне кровью плакать и сердце надрывать тоской. Долюшка моя ты, долюшка, сколько выпито горюшка! Сиротством бесприютным изглоданы годы детства. Пьяная мать согрешила и бросила грех свой под харчевней. В чане постель моя была. Кружка бражки материнское молоко заменила. Слезами омыта моя дорога. Сиротка, что камень на распутье, каждый старается пихнуть, обхаять. – Всхлипнул жалобно, пряча взгляд плутовской. – Да и сегодня, радоваться жизни особой причины нету: гложет сердце печаль не найденной любви. Что ноги в поисках сбивать напрасно? Я не ищу. Над моей горькою судьбой кто заплачет? Вот и хожу один по свету, ищу вторую половинку.

― Душа моя тоже измотана в поисках. Жизнь моя тоже изглодана тоскою по высокому чувству. – Вирена так и ест его поедом, глазами так и пожирает.

Хитро прищурив взгляд, продолжает жалостно скулить,

― Вот и хожу в одиночестве, кто поймет, тот не осудит. Струною тонкой звенит во мне хандра. Красотки всякие передо мной туда-сюда гуляют, глазками стреляют, а на меня только тоску наводят. Им что? Страсть подавай, а томление души им понять не в силах. Я же хочу любить, и некого. Никто не вскружит голову. Вот сижу здесь, лапшу толкаю, а вокруг так и мелькают…– вспомнил обещанное, – перстенечки, кошельки, золотые денежки.

― Как складно говоришь, – шепчет страстно очарованная женщина, – сразу и не понять.

― Давеча упомнили свой портмоне… – голос его тихий, но уже требовательный.

Она жеманно подает густо расшитую золотом сумочку.

― Сквозь годы до самой старости отныне с тобою вместе, – шепчет, томно закатив глаза.

Трофим скривился недовольный, невольно выдохнул.

― Такая зверская любовь стоит дороже. – Размышляет дальше про себя, – хотя, если глянуть со стороны, то это и не так долго будет, бабенка уже стара, скоро разлезется от дряхлости, ей тогда не до любви будет.

― Это только малая толика того, что ждет тебя впереди. Дома у меня целые сундуки с золотом.

― Это тогда другое дело! – Он с наслаждением пересчитывает монеты, не обращая уже на Вирену ни малейшего внимания.

― Не спорю, – прицениваясь, оглядывается женщина кругом, – есть и красивей, и моложе. Но мы хоть, может, для кого-то и не пригожи с рожи, но, как видишь, не носим рогожи. Все больше в соболях, в шелках да в золоте.

― И в перьях, – язвительно прибавил, играя с подарками.

Удовлетворенный, осмотрительно кинул взглядом по сторонам, небрежно спрятав кошелек за пазухой.

― Не сказать, что уже люблю, но что-то похоже. Если там внутри, – потормошил пазуху, позвенев добром, – тщательно поковыряться, можно разобраться, когда чувства есть, а когда и нет. – Интересно, это уже все или у нее еще что-то имеется. – И уже более решительно. – Что скрывать, уже не буду,– с жаром, – ваши пленительные очи светлее дня, темнее ночи. – Спохватившись, осознав, что слишком громко и пафосно для настоящего эпизода, да еще ночь.

При чем здесь ночь? – Надеюсь, вы не склонны к беременности? – И не понял своих