Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дж. Б. Смит узнал о смерти Роба по окончании жестоких боев под Овиллером – вероятно, еще более чудовищных, нежели испытания, выпавшие на долю Толкина. «Солфордским приятелям», от которых к началу наступления на Сомме осталась лишь половина батальона, удалось-таки захватить юго-восточный угол немецкого укрепления – после того, как трое суток подряд они ходили в штыковые атаки и швыряли из раскуроченных окопов ручные гранаты. Вражеские снайперы не дремали, поражая все новых жертв. Смит, как офицер разведки, уже допросил группу немецких солдат, которых захватили при попытке бежать. Допрос велся мягко. «Они были оставлены без поддержки, отрезаны от своих, изнывали от голода и жажды», – писал Смит в своем отчете. Но прочие его обязанности были сущим кошмаром: ему полагалось обыскивать раненых и убитых прусских гвардейцев (причем некоторые погибли за две недели до того, под массированным обстрелом) в поисках писем и документов и изучать армейские жетоны, добывая информацию о дислокации вражеских войск. А траншеи, захваченные «Приятелями», были доверху завалены трупами.
«Боюсь, увидеться нам никак не удастся», – написал Смит в своем коротеньком письмеце про «Одинокий остров». На тот момент он находился в тридцати милях от Соммы, и его часть вот-вот должны были временно перебросить куда-то еще. Сразу после Овиллера «Солфордские приятели» выступили на север, но в конце июля их вывели из состава бригады и отправили на переподготовку в Королевские инженерные войска: подразделению предстояло стать «пионерным», то есть профессиональным саперным батальоном. Эти суровые, выносливые люди, навербованные главным образом с каменноугольных шахт, как нельзя лучше подходили для такой цели: в пехотных дивизиях «пионеры» выполняли необходимые тяжелые работы. Смит уже вернулся (хоть Толкин об этом и не знал) и находился в Эдовиле, неподалеку от Бузенкура. Половина «Приятелей» обслуживала железнодорожную линию снабжения в лесу к западу от реки Анкр, близ которой они некогда переночевали накануне «Большого рывка». Вторая половина рыла новые траншеи на другом берегу и дальше, до восточной оконечности леса Блайти, где в первый день великой битвы полегли сотни их товарищей и друзей. Работать приходилось под беспорядочным артиллерийским огнем.
Смиту отчаянно хотелось повидаться с Толкином. «Сегодня мне не спится – все вспоминаю Роба и нашу с ним последнюю встречу, – написал он 15 августа. – Как бы мне хотелось тебя найти – я тебя везде разыскиваю». Три дня спустя он получил толкиновский «некролог» о ЧКБО. И не согласился с ним буквально по всем пунктам.
Волею случая в тот самый день штаб толкиновской дивизии переместился в Эдовиль. Ее батальонам предстояло сменить сражающиеся части смитовской дивизии на передовой линии протяженностью в две мили. Так что следующим же вечером, в субботу 19 августа, 11-й батальон Ланкаширских фузилёров вошел в Эдовиль и разбил палаточный лагерь в южной части деревни, на пути к окопам. Смит попытался отыскать Толкина, но ему сказали, что Толкин на каких-то курсах.
В ту среду 25-я дивизия отозвала всех батальонных офицеров связи на недельный инструктаж, в ходе которого связистам разъясняли, в чем они неправы: сообщения слишком многословны, телефонные звонки слишком длительны, полевые станции плохо замаскированы; они слишком полагаются на вестовых и почти не пользуются голубями. Но Толкину и другим батальонным офицерам связи сообщили и нечто более приятное. Из-за огромных потерь на Сомме связистов порою назначали на место погибших командиров рот, а теперь в силу текущей реорганизации связной службы этому был положен конец.
Так и не отыскав друга, Смит решил безотлагательно излить свой праведный гнев в письме. «Пожалуйста, воспринимай это довольно-таки свирепое послание как своего рода победную оду славным воспоминаниям о Р.Кв. Г. и его непреходящей деятельности – пусть он покинул наши ряды, он все равно по-прежнему с нами», – писал Смит. Он вернул пространное письмо Толкина – со своими «краткими и, вероятно, грубыми» пометками. «Мы непременно встретимся в ближайшее время, и встречу эту я жадно предвкушаю. Я, правда, не уверен, пожму ли я тебе руку или придушу на месте…»
В тот же день представилась возможность это выяснить. Толкин находился в Ашё-ан-Амьенуа, менее чем в трех милях от Эдовиля, и в конце концов друзьям удалось воссоединиться. Когда батальон Толкина отправился в окопы, сам Толкин остался на курсах связистов, и начиная с субботы и вплоть до окончания инструктажа мог видеться со Смитом каждый день.
На повестке дня стояло три насущно важных темы: о «величии» Роба Гилсона, о предназначении ЧКБО и о том, пережил ли клуб его смерть. Смит, не на шутку возмутившись выводом Толкина о том, что друг их «для величия не был предназначен», ответил вопросом: «Кто знает, может быть, Роб уже распространил некую истину так широко, как когда-нибудь удастся и нам?..» (Откровенно потрясенные письма от «Кембриджширцев», сослуживцев Роба, к Кэри Гилсону наводят на мысль, что это не пустая сентиментальность: сын директора школы со всей очевидностью глубоко затронул души многих своих друзей.) «Он, безусловно, был Фомой неверующим, – добавлял Смит, – но… не думаю, что когда-либо встречу второго такого же».
Смит явно не понял, что Толкин имел в виду. Смерть помешала их другу явить «святость и благородство» и вдохновляющие качества внешнему миру. «Иными словами, его величие теперь близко касается нас всех, – объяснял Толкин, – но ЧКБО оно затрагивает только в том конкретном аспекте, который, возможно… только и был доступен Робу: “дружба, возведенная в энную степень”».
Но суть ЧКБОизма – это больше, чем дружба, напоминал Толкин Смиту. «То, что я имел в виду, и что, как мне показалось, имел в виду Крис, и что, как я почти уверен, разумел ты, сводится к следующему: ЧКБО дарована некая искра – уж точно как общности, если не каждому в отдельности, – искра, способная зажечь в мире новый свет или, что то же самое, возродить прежний; ЧКБО призвано свидетельствовать о Господе и Истине более явным и прямым образом, нежели даже смертью нескольких своих членов в этой войне…»
И сам Толкин, и Смит уже начали, посредством своих литературных опытов, добиваться этой цели. Смит тоже верил во «вдохновение» – в «поэтический пламень», если дословно; но Толкин был твердо убежден, что вдохновение не должно пылать просто-напросто
