Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

обрело наибольшее величие на третьей стадии, но ощущало себя наиболее великим на первой. В те давние дни ни у кого из нас не было этого ужасного чувства, как мы слабы и хилы, никчемны и невыносимы. Не знаю, как далеко зашел тут Дж. Р., но открытие это крайне больно задело нас с тобой, и если мы не поостережемся, то ни о чем другом думать просто не сможем. С другой стороны, мы очень мало что делали, кроме как жили в постоянном напряжении, играли «Соперников», одевали римскую руину в штаны, дебатировали на латыни и гоняли чаи в библиотеке – и эти великие труды, в сравнении с нашими нынешними занятиями, обладали в высшей степени «надуманным» величием. В те дни мы стояли на голове – но нельзя же стоять на голове вечно. И все-таки я считаю, что мы по-прежнему обладаем этим преимуществом перед другими людьми: мы можем встать на голову, когда захотим.

Уайзмен, не на шутку обескураженный заявлением Толкина о том, что он больше не ощущает себя частью «маленького цельного сообщества», продолжал:

Что до меня – я знаю, что принадлежу к тесному кругу из трех человек. Внутри этого круга я обретаю подлинное, совершенно уникальное вдохновение… Так вот, для меня этого тесного круга вполне довольно. И это – ЧКБО. Не понимаю, какой такой цельностью должен обладать ЧКБО на данный момент. Возможно, мы избавились от множества нарочитых самообольщений, но я со своей стороны не вижу повода сомневаться, что наши усилия достигнут цели и завоюют награду, если мы готовы заплатить причитающуюся цену. Не вижу, с какой бы стати ЧКБО изменилось. Кто скажет, что мы менее цельны, чем прежде? А если и так, то каким образом цельность, что бы под ней ни подразумевалось, сказывается на величии ЧКБО? В давние дни мы, бывало, сидели, тесно прижавшись друг к другу, у огня, грелись и размышляли, что станем делать. Теперь мы стоим, припертые к стенке, и между тем несем какую-то чушь и задаемся вопросом, а не лучше ли всем нам подпирать отдельные стены. Роб продемонстрировал закалку нашей стали. Из того, что он обрел свою награду так рано, разве следует, что сталь недостаточно закалена?

Не надо думать, что Роб для меня ничего не значит. Он, пожалуй, значит для меня больше, чем для вас обоих. В темные времена тминнокексизма только он один и связывал меня с ЧКБО. Сдается мне, он видел, что такое ЧКБО на самом деле, куда лучше любого из нас. Не могу оценить, сколь многому я научился у Роба. Мне кажется, чему-то я научился и от вас с Дж. Р. – могло ли быть иначе? Но мы с Робом, а главным образом Роб, построили целые системы взглядов, которые теперь стали неотъемлемой составляющей моего отношения к почти любому вопросу… И я категорически и яростно отрицаю, что Роб никогда не понимал ЧКБО так хорошо, как мы с тобой или Дж. Р., – как ты заявил в одном из своих недавних писем. Он понимал его лучше, потому что лучше понимал Дж. Р. Однако, если только ты правильно передаешь мысли Дж. Р., я начинаю думать, что он-то как раз и понимал ЧКБО хуже, путая его с разными там прерафаэлитскими братствами и объединениями «старых эдвардианцев» под эгидой Уильяма Морриса, которые он изначально привел просто в качестве сравнения и которые, как я всегда считал и говорил, вообще не о том.

Как бы то ни было, я знаю, что я – ЧКБОвец; я намерен достичь величия и, если будет на то Божья воля, общественного признания в моей стране; в-третьих, какого бы величия я ни достиг, вы с Дж. Р. будете теснейшим образом в него вовлечены, потому что я не думаю, что смог бы добиться успеха без вас. Мне не кажется, что мы ныне идем к успеху без Роба; мы идем к успеху вместе с Робом. И никакая это не бессмыслица, хотя у нас нет повода считать, что Роб по-прежнему принадлежит к ЧКБО. Но, как мне кажется, есть что-то в том, что Церковь называет общением святых.[88]

Получив письмо Уайзмена спустя две недели или около того, Смит переслал его Толкину со словами: «Касательно состава ЧКБО мне нечего прибавить к тому, что здесь пишет Крис и что я уже говорил тебе. Моя убежденность нимало не поколеблена». В результате, когда друзья распрощались, у Толкина еще оставались некоторые сомнения.

Смит с Толкином в последний раз пообедали вместе в Бузенкуре, в компании Уэйда-Гери – оксфордского преподавателя, переквалифицировавшегося в капитаны, который (возможно, в этот самый раз) подарил Толкину томик «Земного рая» Уильяма Морриса. Но от войны было никуда не деться; ничто не предвещало добра, и даже обедать им пришлось под вражеским огнем.

10

«В норе под землей»

Часто говорят, что Толкин написал первые легенды своей мифологии в окопах. «Это все вранье, – остерегал он пятьюдесятью годами позже. – Можно нацарапать что-то на оборотной стороне конверта и засунуть его в задний карман, но и только. Писать – невозможно… Пришлось бы сидеть на корточках в грязи, а вокруг роятся мухи». Вернувшись в свой батальон, он в течение двух дней, проведенных в блиндаже в Тьепвальском лесу на передовой, переработал «Кортирион среди дерев»; однако ни одно из «Утраченных сказаний», легших в основу гораздо более позднего «Сильмариллиона», не восходит к времени, проведенному Толкином во Франции, не говоря уже об окопах как таковых. Первая из проблем заключалась в невозможности сосредоточиться; кроме того, был высокий риск потерять написанное. Роб Гилсон в свое время сообщал из траншей: «Некоторые говорят, что будто бы читают здесь книги; не понимаю, как им это удается». Ненасытный Дж. Б. Смит умудрился прочесть во Франции великое множество книг, но после того как по пути из Англии он потерял свое длинное стихотворение «Погребение Софокла», он старался отсылать домой все написанное. Получив от Толкина «Одинокий остров», Смит переписал и его и отправил копию в Уэст-Бромидж для вящей сохранности. Сочинять длинное повествование в ходе напряженной окопной жизни, когда все время что-то отвлекает, было нереально. Представить мысленным взором вязы Уорика уже, по всей видимости, оказалось непростой задачей, поскольку в Тьепвальском лесу было куда как неспокойно. Эдмунд Бланден рассказывал о «кошмарных деревьях-виселицах», а Чарльз Дуи в своих военных мемуарах «Тяжкий путь» писал: «В лесу тишины не бывало, артиллерийский огонь и ружейная пальба неумолчным эхом отзывались между деревьями, как свидетельство неослабной бдительности противостоящих позиций. Ночами взлетали и падали сигнальные ракеты: в их отсветах тени от деревьев становились темнее и