Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

к столовой. — Я здесь такой трам-тарарам подняла по его совету, а он и глаз не кажет! Вот здорово! Попробуйте только сегодня обед из трех блюд не съесть!

— Даже третье появилось?

— Сейчас увидите!

Корсаков ел, исподтишка ловил взгляды Тамары, порхающей между столами и, вставая, показал ей большой палец. Девушка просияла.

— Вот теперь совсем другое дело, — как-то похвалила его Тамара. — Теперь я по вас могу свои часы сверять! Ровно пять минут второго в столовой появляется товарищ Корсаков.

— А откуда вам известна фамилия этого товарища?

— Военная тайна! — задорно рассмеялась Тамара и глазами показала на Голованова.

— Если не секрет, — позднее спрашивала его Тамара, с трудом сдерживая смех, — вы едите только один раз в сутки, с часу до двух?

— Завтракать и ужинать предпочитаю дома...

— Ох, простите, пожалуйста, я и забыла совсем, что вы домовладелец. Это возле вашего дома огромный карагач растет?

— И это известно! Только наоборот — мой дом возле карагача вырос, — шуткой ответил Григорий.

— Ладно! Шутки в сторону! — нарочито строго произнесла Тамара. — Сегодня на ужин — блинчики. С мясом блинчики, — протянула она, — а вы их любите. Это я тоже знаю. Жду! — уже издали крикнула она.

— Я же знаю, что вы сейчас думаете обо мне, — покусывая травинку, спокойно сказала Тамара. Григорий вопросительно взглянул на нее. Они сидели под карагачем, неизвестно как попавшим на вершину голого холма. И Корсаков продолжал удивляться, как легко они сейчас, вечером, взобрались сюда и каких трудов это стоило им с Иваном днем.

— «Искательница приключений»... «Взбалмошная девчонка»... «Просто дура»... — Глаза ее, огромные, потемневшие, глядели в упор. Григорий внутренне съежился, почувствовал себя напроказившим школьником.

— Молчишь? Ладно, молчи! Я сама буду говорить. Так вот. Я ни то, ни другое, ни третье. Кто я?.. Я — Тамара. До приезда на стройку у меня еще была фамилия — Левченко. Ничего фамилия, хорошая?

Григорий промолчал.

— Теперь я просто Тамара. Я официантка, а официанткам не положено иметь фамилии. Им вполне достаточно имени и... внешности. А как внешность у меня? Тоже ничего? — приблизила она свое лицо. Даже в темноте было видно, как побледнела девушка.

— Знаешь, Тамара, — Григорий даже не заметил, как перешел на «ты». Губы девушки дрогнули. — В тебе сейчас говорит злость. Откуда она? На кого? На меня, что ли? Тогда за что?

— Нет, Гриша, — на руку Григория легли холодные девичьи пальцы. — Я злюсь на всех, больше всего на себя. Представь себе девушку, закончившую школу, девушку, полную самых радужных надежд. На войну она опоздала, но ей очень хочется сделать что-то хорошее. Пусть это будет не подвиг, но все равно что-то большое. Она едет на большую стройку, далеко от дома — с Азова в Среднюю Азию, видит себя на экскаваторе, самосвале, у каких-то машин невиданных... Получилось же, что она ехала за тысячи верст не киселя хлебать, а разносить его на подносе, чтобы хлебали другие! — В ее голосе звучала горечь.

— Но что же тебе мешает расстаться со столовой? Учебный комбинат есть на стройке. Три месяца — и садись себе на невиданную машину.

— Прости меня, Гриша, — рука девушки легла на плечо Корсакову, — я что-то в последнее время перестала быть самой собою. Никто и ничто мне не мешает, и я это сделаю со временем, обязательно сделаю. Просто Ходжаев попросил меня временно поработать в столовой. «Ребята без семей здесь живут, — сказал он, — так пусть хоть в столовой почувствуют что-то от дома. А потом, говорит, я сам отведу тебя на любые курсы, куда хочешь...»

— Ладно, хватит об этом, — коснулась она плечом Григория.

Григорий с удивлением замечал, что, когда они оставались вдвоем, от той «дневной» Тамары ничего не оставалось. Официантка Тамара — быстрая, даже резкая, острая на язык, нигде не остающаяся в долгу. Григорий сам был свидетелем, как она с размаху залепила пощечину рослому детине, пытавшемуся обнять ее. С ним она становилась замкнутее, молчаливее.

В выходной день они пошли к речке, где когда-то неудачно рыбачили с Иваном. Тамара сама попросила его рассказать о совхозе, доме, матери, Наташках...

Девушка сидела молча, глядя куда-то далеко вперед, и покусывала травинку.

— Гриша! Смотри! Смотри! — схватила она его за руку. — Да не туда, не туда! Вон на тополь смотри! Только дунул ветерок, его листочки, как рыбки в сети, бьются, предупреждают соседей об опасности. А чинары стоят такие важные... Слышишь? Они говорят тополю: спасибо за предупреждение, теперь нас не застать врасплох, выстоим, какой бы ни налетел ветер.

Возвращаясь с речки, они встретились с Трофимовым, необычайно любезно раскланявшимся.

— А я считал, что вы женаты, Корсаков, — начал он на следующий день.

— Женат! — отрубил Григорий.

Однажды Григорий спросил Тамару о причинах метаморфозы, когда она оставляет столовую.

— Грубость там — щит! — кивнула она головой в сторону столовой. Помолчала, глядя мимо Корсакова, и чужим, бесстрастным голосом добавила: — Ты — тоже щит! Да-да-да! — заторопилась она, перехватив недоуменный взгляд Григория. — Щит! Конечно, щит! Пусть ребята знают, что у меня есть симпатия. Меньше приставать будут. Ведь покоя не дают!

Григория тревожил наступающий холодок в отношениях с Головановым.

— Не пойму, что с ним происходит? — пожаловался он Тамаре. И тут же пожалел об этом.

— Не поймешь? Никак не поймешь? — с явной издевкой в голосе спросила Тамара. — С ним происходит то же, что и со мной, — почти по складам проговорила девушка. — Только у него есть основания для ревности, а у твоей жены — нет!

После приезда Наташи Тамара только один раз подошла к Григорию.

— Мне очень хочется... Я должна! Должна познакомиться с твоей женой... Сделаешь это, когда сочтешь возможным.

— Так была «история» или нет? — подвел Григорий итог своим воспоминаниям. С этими мыслями Корсаков свернул с улицы в недавно разбитый скверик, через который тоже можно было пройти к дому. И тут же услышал, что его окликают. Чуть поодаль от аллейки, расстелив прямо на земле газеты, сидело человек пять-шесть. Один из них привстал и махал рукой Григорию. Он-то и назвал фамилию Корсакова, приглашая его присоединиться к компании.

Григорию не хотелось подходить, он знал и кто его зовет, и