Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

— Еще как можно! — эхом откликнулась мать.

— Пусть никогда счастье из этой квартиры не переступает порога! — торжественно произнес Ходжаев. — А мне уже пора переступить — засиделся в гостях, хоть и сидеть не на чем. Гриша, проводи меня немножко.

— Я ждал, что ты сам ко мне заглянешь, — начал Ходжаев, когда они спустились на улицу.

— А что, я нужен был? — спросил Григорий.

— Еще как! Ты вот это читал? — протянул ему Ходжаев газету. Через всю полосу шел аншлаг: «Первую послевоенную пятилетку — в четыре года!»

— Читал, — коротко ответил Григорий, едва взглянув на заголовок. — Это же еще в прошлом месяце напечатано было.

— Ну и что?

— Ничего, — пожал плечами Корсаков.

— Как это ничего? — остановился Ходжаев.

— Да так — ничего! — чуть повысил голос Григорий. — Я всего без году неделю сижу на экскаваторе! И мне кричать еще рано. Есть другие ребята, которые здесь с первого дня. Вот им и карты в руки. А мы вслед за ними!

— Так, значит, где-то там, — махнул газетой Ходжаев, — будет кипеть, разгораться новое движение — да какое движение! А мы здесь будем по старинке матушке? Ты газету-то хоть сохранил?

— Наверно, нет, — неуверенно ответил Григорий, — с переездом голову и ту потерять можно.

— Да, да, рассказывай! — засмеялся Ходжаев. — На, держи газету и руку на прощанье! Десантник!

— Вы понимаете, братцы, что началось? — взволнованно говорил на следующий день Григорий, когда на стыке смен маленький коллектив собрался вместе. — Это подумать только надо! Целый год выиграть! Целый год! Представляете, во что это по всей стране выльется?! Ведь за ними, — совсем по-ходжаевски потряс он газетой, — и другие пойдут!

— И у нас пойдут? — спросила Анна.

— А как же! — убежденно ответил бригадир.

Несколько дней к этому разговору не возвращались.

— Ты, Гриша, этот разговор вроде политинформации проводил или у тебя были другие планы? — не выдержала Анна.

— Были и есть, — чистосердечно признался бригадир.

— Может, поделишься? — хитро прищурилась Анна.

— Вы со мной, а я с вами.

— Мы с Николаем прикидывали кое-что, обсуждали. Одним словом — даешь пятилетку в четыре года!

Григорий сразу представил себе, как проходило это «обсуждение». Анна много и убежденно говорила, а Николай слушал и время от времени мычал что-то неопределенное, но вполне понятное оратору.

— И что же? — живо спросил Григорий.

— Решили согласиться с твоим предложением.

— Так я же ничего не предлагал вам!

— Да-да-да! — погрозила пальцем Анна. — Скажи кому-нибудь! Мы-то уж тебя, слава богу, знаем!

— Как облупленного?

— О начальстве так не говорят, — сделала страшные глаза Анна.

Вся первая страница очередного номера многотиражки была посвящена бригаде Корсакова, первой на стройке подхватившей призыв «Пятилетку — в четыре года!»

Полностью напечатав обязательства экипажа, газета спрашивала у тысяч строителей:

«Кто на стройке последует примеру корсаковцев?»

— А не страшно тебе, Гриша? — спросила вечером Наташа, показывая на газету.

— Откровенно говоря, страшно! — признался Григорий. — А потом подумаешь — чего бояться? Ведь от нас самих все зависит! В себе я уверен, с парой Петрищевых на любую десантную операцию пойду! Вот тезка мой что-то из колеи выбился... Да разве в соревновании только ангелы бескрылые должны участвовать?

Не только розы...

— Сказать или не сказать? — в который уже раз спрашивала себя Наташа. — Сумею я показать ему вот это? — нервно теребила она сложенное по-солдатски, треугольником, письмо. — Всего несколько слов... Может быть, просто шутка? Нет, так не шутят! Тогда это правда? Но правдой тоже не может быть! Не может, не может!..

Григорий сидел в своем вагончике, сосредоточенно склонясь над какими-то записями. На стол упала тень. Поднял голову и сразу же просиял, увидев стоящего рядом Ходжаева.

— Читай, если грамотный, — шутливо бросил ему парторг, протягивая газету.

Через всю полосу многотиражки шли броские слова: «Почин поддержан!» Газета сообщала, что вслед за экипажем Корсакова в соревнование за сокращение сроков пятилетки включились бригада экскаваторщиков Анвара Таджиева, коллектив ремонтных мастерских, Нижнего рудника, первого строительного управления. Особенно обрадовала Григория маленькая заметочка, в которой всего в нескольких словах водитель самосвала Иван Голованов сообщил, что «свой пятилетний план он выполнит за три с половиной года».

— Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание? — поинтересовался Ходжаев.

— А я не скажу, а расскажу, — задумчиво произнес Григорий.

— Ну что ж, давай, послушаем, — усаживаясь на стул, приготовился слушать парторг.

— В войну иззябшие в промокших насквозь лесах партизаны вошли в притаившуюся на опушке деревню. Они пришли сюда, чтобы хоть немножко отдохнуть и обогреться под крышей...

— Постой, постой, — перебил рассказчика Ходжаев. — А потом оказалось, что во всей деревне нет спичек, и один из партизан стал кресалом высекать искры? Так, что ли!

— Совершенно верно, — невозмутимо подтвердил Корсаков. — Искра попала в вату, выдернутую из старенького одеяла, люди стали дуть по очереди на огонек...

— И разгорелось пламя?

— Во всей деревне засветились окна! В нее пришла жизнь. И все от одной искры.

— Смотри ты какой! — вскочил со стула Ходжаев. — Все запомнил, почти слово в слово!

— Так, по-моему, для этого вы и рассказывали нам эту историю.

— Молодец, Гриша! Памятью тебя не обошли. Впрочем, — не без лукавства продолжал он, — я тоже особенно жаловаться на свою память не могу. Твой старый знакомый Мещеряков новую должность получил...

Григорий сразу насторожился.

— Какую? Здесь же? У нас на стройке?

Ходжаев засмеялся.

— А ты что хочешь? Чтобы мы действовали по принципу — «на тебе, боже, что нам негоже»? Зачем же нам кого-то наказывать за свои собственные ошибки? Болезнь известна, будем лечить сами. Правда, не совсем логично получается: не медики будут врачевать медика. Ну, да ничего! Не важна работа, важен результат. К тому же, ты сам дал ему служебную характеристику — «плохой врач, хороший хозяйственник»...

— Об этом я ничего не говорил! — перебил Ходжаева Григорий.

— Как это не говорил? А кто мещеряковский особняк с райским уголком сравнивал?

— Так это же его дом!

— Был его, — спокойно сказал