Повести - Юрий Алексеевич Ковалёв

Ходжаев. — Со вчерашнего дня масштабы хозяйствования Мещерякова намного расширились. Раньше он только своим домом занимался, теперь придется заниматься всей больницей. Должность обязывает. Заместитель главного врача больницы по хозяйственной части, как-никак!

— И он согласился? — в недоумении спросил Корсаков.

— Сам просил об этом! — подмигнул ему Ходжаев. — Решили удовлетворить его просьбу, а там посмотрим, как дело пойдет дальше.

— Очень мудро решили, — с чувством пожал Корсаков руку парторга. — А насчет... Степана?

Ходжаев даже языком прищелкнул от удовольствия.

— Степан Иванович развернул такую бурную деятельность! Не ошиблись мы в нем, направив работать в главную диспетчерскую. Можешь зайти, проведать своего крестника, посмотришь, как он там свирепствует. Теперь ни тебе, ни Джуре Султанову не придется ходить к Хамидову с жалобой на бетонщиков. Новый диспетчер сам с виновных стружку снимает, что твой строгальный станок.

— Большое вам спасибо, товарищ Ходжаев, — тихо произнес Григорий. — Большое спасибо. Но смотреть на него я все-таки не пойду. Случайно встретимся — очень буду рад! А специально идти не надо. Еще он подумает, что его «облагодетельствовали». А так — пусть видит, что все шло и идет своим чередом, ничего не случилось особенного, просто все стало на свое место.

— Ты прав, Гриша. Смотрин не нужно устраивать.

Весь день Григорию было не по себе. Такой, как вчера, он никогда еще не видел Наташу. «Что с ней случилось? Что она скрывает? Почему так холодно встретила вчера? Ни слова, ни полслова не добьешься! Дело, конечно, не в болезни, вид у нее вполне здоровый. Только глаза больные. Но что происходит? Вот задала задачу! Очевидно, я провинился. В чем меня можно обвинить?»

И тут ему вспомнился недавний разговор с Шином, первый после той кляузной и печальной истории. Леку Корсаков вообще больше не видел, а Шин при встрече старался юркнуть куда-нибудь в сторону, чтобы только не разговаривать с Корсаковым. А тут сам остановился, явно поджидая Григория.

— Здравствуйте, Гриша, — несмело заговорил Шин, глядя на покрытые грязью сапоги Григория. — Я виноват перед всеми... перед вами... заслужу прощение... вот посмо́трите. Лека звал с собой, он совсем уехал со стройки куда-то на Волгу... Я отказался, здесь буду работать, пока не смою с себя то пятно.

Поднял голову, посмотрел в глаза Корсакову.

— После того Лека хотел рулевые тяги подпилить на вашей машине... Я ему обещал заводной ручкой голову проломить, если только он напильник возьмет в руки. Он меня избил, но машину не тронул. «Я, говорит, с этим стукачом, — это значит, с вами, — по-другому разделаюсь. Век помнить будет!» Он что-то Трофимову рассказывал, про какую-то историю, клялся вывести вас на чистую воду. А о чем шел разговор, я не знаю. Слышал только, что Лека обещал все написать и «кровью подписаться». И своего дружка Филина призывал в свидетели...

«Не это ли написанное и подписанное кровью подействовало на Наташу?» — мелькнула у Григория мысль.

Петрищев видел, что бригадир сегодня «не в своей тарелке», но с расспросами не приставал. Он сам не мог терпеть попыток залезть в чужую душу, покопаться там под видом сочувствия, помощи. А Корсакову сейчас не сочувствие нужно, а одиночество. Парень крепкий, сам доброй сотне поможет.

— Гриша! — крикнул Петрищев, подойдя поближе, — Гриша!

Корсаков оглянулся.

— Я вон за тем валуном полежу. Через час поменяемся местами: ты — на траву, я — за рычаги.

— Ладно.

«Хорошее место облюбовал Петрищев, — подумал Григорий, с наслаждением вытягиваясь на каменном ложе, — лучше, чем на пуховой перине. — Прислушался. Машина рокотала ровно, лишь иногда в ее размеренный голос вплетались надрывные нотки. — Опять сплошной галечник пошел! Не земля — пирог слоеный... Так была «история» или нет?»

...На какой день после своего приезда на стройку он впервые зашел в столовую? Кажется, на шестой или седьмой. И то не сам, Иван затащил: «На одной сухомятке будешь сидеть, быстро катар схватишь». И Григорий вдруг почувствовал, что ему нестерпимо хочется борща. Он совершенно отчетливо представил себе налитую до краев тарелку с плавающими в ней пятаками-блестками, целую картофелину, островком возвышающуюся посредине.

— Пошли! — схватил он за рукав Голованова.

Но в столовую Григорий пришел один. По дороге кто-то перехватил Ивана на «секретный разговор». Было как раз время обеденного перерыва, и у котлов вытянулась огромная очередь. Между столами, ловко балансируя подносом, уставленным горками грязной посуды, носилась девушка. Ребята пытались заигрывать с ней. Из очереди неслось:

— Тамара! А ну взгляни, я тебе не пара?

— Меняю гарнир на поцелуй!

— Касса! Выбейте два борща, три каши и одиннадцать Томиных поцелуев.

— Их давно уже в меню нет, и неизвестно, когда будут, — в тон острякам отвечала девушка.

— Куда такой ценный продукт делся? Дайте жалобную книгу!

«Трудно ей одной среди нашего брата работать, — с жалостью подумал Григорий. — Хотя, кто знает, может, эта обстановочка ей как раз по нутру?»

— Кому чистая посуда нужна? Тарелки, вилки, ложки? Разбирайте, пока товар не кончился! — быстро шла Тамара вдоль очереди с уже вымытой посудой.

Встретившись взглядом с Григорием, как-то сразу замедлила шаг, остановилась рядом, глаза в глаза, будто встретила старого знакомого.

— Берите, что нужно, — совсем другим тоном проговорила она, протягивая поднос.

«Может быть, мы с ней уже встречались где-нибудь? В госпитале? Хоть убей — не помню!»

Борща не было. Григорий съел тарелку безвкусного рисового супа и уже собирался уходить.

— А второе? — услышал он рядом.

Теперь Корсаков мог как следует разглядеть официантку. Чуть выше среднего роста, белокурая, ямочки на щеках и подбородке, неестественно большие, будто чужие на этом лице серые глаза.

Девушка, не смущаясь, совершенно спокойно выдержала долгий, пристальный взгляд.

— А второе почему не едите? — снова повторила она, и Григорий про себя отметил, что голос у нее совершенно не такой, каким она отвечает на шутки ребят.

— Боюсь навсегда аппетит потерять, — буркнул Корсаков. — Всех наших работников столовой посадить бы на неделю вот на такую диету, — щелкнул он по тарелке. — Немногие выжили бы.

— Я же не повар, — вздохнула девушка. — Я только официантка.

— Но хоть сказать-то им можете? Для людей же готовят!

Несколько дней Григорий не появлялся в столовой.

— Вы что это совсем пропали? — напала на него Тамара, когда он прямо на самосвале подрулил