Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказчик замолчал на мгновение, по-особому нежно взглянув на близнеца, а тот лишь покачал головой в знак согласия, умиленно улыбнувшись столь далеким подробностям.
— Поначалу склон был уступчивым, словно кто-то специально вырубил для нас ступеньки. Мы поднялись уже достаточно высоко, потому как костры внизу стали маленькими, но дальше скала изменилась. Вдруг мое сердце, словно оборвалось. Я услышал крик. Он летел вниз вместе с камнями, пока все не стихло. Я прижался к скале и позвал брата. Он не сразу откликнулся, видно тоже потрясенный.
— Подождем утра, — предложил я. — Жизнь дороже талантов.
— Так-то оно так, но Александр, — ответил он, — бродит, наверное, внизу, места себе не находит.
— Я не хочу, чтобы что-то случилось, — настаивал я.
— А разве в детстве ты думал о плохом? Позовешь неудачу, и она не задержит явиться.
Мне стало стыдно, ведь все это говорил мне мой брат. Младший брат. Я стоял на уступе, прижавшись спиной к камням, и проклинал себя за трусость, а брат продолжал:
— Доблесть покорит вершину. Не так разве Александр сказал? Да, и сто′ит она не дешево. Так что давай, полезли.
Я карабкался, ощупывая камни, а они становились мокрые, откуда-то сверху сочилась вода. Брат был чуть ниже. Как только веревка натягивалась, я замирал и ждал, пока он не найдет следующий уступ. Уже начало рассветать, а мне казалось, что гора до бесконечности тянется вверх. Опять послышался крик, за ним еще один, глухие удары и стоны. Еще кто-то сорвался.
— Ну, его, это предприятие, — взмолился я. — Давай спускаться, пока это еще возможно.
— И ты сможешь посмотреть Александру в глаза? Ты, который первым пришел и дал царю надежду? И я прямо сейчас хочу спросить тебя, мой ли ты брат, раз говоришь мне такое? У нас только два пути: либо вверх, либо смерть. Надеюсь, ты не выберешь второй.
Слезы потекли у меня из глаз. Я вдруг понял, потерять его — значит потерять себя, и он не оставил мне выбора.
— Надеюсь, после ты не станешь презирать меня за трусость?
А он ответил:
— Я люблю тебя. Ты мой старший брат. Ты всегда был впереди меня. Боги рассудили, чтобы ты родился первым, а значит, не мне тебя судить. Я буду тебя любить всегда, но мне будет очень стыдно, если сейчас ты отступишься.
Я слушал его, а сам смотрел вверх, где далеко-далеко от меня, свесившись в пропасть, росло кривое дерево. Я стиснул зубы и полез. Вода, что текла с горы, смывала слезы и пот, но я карабкался, зная, что ниже, привязанный ко мне веревкой, мой отважный младший брат, что простит мне все. Все, кроме трусости. Я поглядывал на дерево и верил, что за ним вершина. Уже стало совсем светло. Я посмотрел вниз, а там далеко, словно в пропасти искривленными столбами поднимались дымки от костров. Пелена тумана закрывала землю, и лишь изредка, сквозь рваные дыры я мог разглядеть движение. Казалось, там, внизу, ползают мурашки, и одна из них — Александр, что ждет, когда именно я взмахну белым лоскутом и добуду для него победу. Так я думал, вцепившись в крюк и стараясь передохнуть, когда услышал шуршание, веревка напряглась и потянула меня. Я боялся понять, что брат сорвался, и теперь только веревки, крюк и мои пальцы держат его жизнь. Я взглянул вниз. Он раскачивался, ударялся о камни, но молчал. Я никогда не забуду его глаза. Я, что было сил, вцепился в крюк, стараясь нащупать ногой упор, который позволил бы мне освободить руку. Ступня соскальзывала, но я пробовал вновь и вновь. Упершись, наконец, я вновь взглянул на брата, а он достал нож, уже готовый перерезать свою жизнь.
— Трус! — завопил я так, что, наверное, на земле услышали меня. — Мы вместе родились, вместе и умирать будем! Только я еще не готов и тебе не позволю!
Я понял, что если подтянусь хотя бы на полкорпуса, он сможет ухватиться рукой за куст, торчащий из камней. Я взвыл и потянулся. Узел сдирал кожу. Казалось, еще немного, и веревка разорвет меня пополам, но, пусть лучше это случится. Так я не увижу его смерть. Еще никогда я не хотел жить так, как хотел тогда. Я судорожно ощупывал камни, стараясь найти хоть что-то, что удержит нас. И вдруг, о, боги, я ухватился за корявую палку, скользкую, с шипами, но мне было наплевать. Я из последних сил тянул себя вверх. Я был готов впиться в нее зубами, лишь бы она выдержала. Первый раз в жизни я пожалел, что у меня нет хобота и хвоста. Ох, как бы они пригодились мне тогда. Я подтянулся, обхватил ее ногами и вцепился в веревку. Я тянул, тянул, тянул. Вот уже ладонь брата, локоть, узел на поясе. Я не помнил, что делал, но только толкал его вверх, сколько мог. И даже, когда уже совсем не мог, я все равно продолжал толкать. Я должен был знать, что он выживет. Только одно — он должен выжить. И я толкал его: вот колено, стопа… Дальше не помню. Помню, что вдруг веревка ослабла, и я почему-то испугался, поднял голову, чтобы посмотреть и увидел его лицо. Он протягивал руку и кричал:
— Хватайся! Мы победили! Мы сделали это!
Я не чувствовал ни рук, ни ног, не помнил, как он втаскивал меня. Я, словно провалился в пустоту. Я лежал на спине, еще не понимая ничего, а он бил меня по щекам и все время повторял:
— Мы сделали это! Сделали! Мы первые!
Отдышавшись, мы начали ползать по краю обрыва, выискивая тех, кто еще не успел подняться. До самого вечера мы вытягивали по очереди всех, кому посчастливилось добраться до вершины. Уже темнело, и мы, уставшие и голодные, сбились в кучу, наскоро поужинали тем, что взяли с собой и, не разводя костров, уснули. Часовых, однако, поставили, чтобы, в случае чего, не быть застигнутыми врасплох. Я смотрел, как сопит брат, а самому никак не удавалось уснуть. Мне казалось, что у меня выломаны руки и перебиты ноги. Страшная боль не отступала ни на мгновение. Было очень холодно, и я думал, что стук моих зубов перебудит остальных. Пища комом лежала в животе, и у меня было одно желание, избавиться от нее поскорее. Я отполз в сторону, меня вывернуло, и я зарыдал. Только теперь я осознал, какой опасности подверг брата. Что было бы, если бы я не смог вытащить его? Вновь и вновь я видел его глаза. Ужас, страх, а внизу — пропасть. Мы привыкли воевать, привыкли подвергаться опасности, но никогда еще не были столь близки к смерти. Все же мне удалось задремать к утру. Мне показалось, я не успел провалиться в сон, как кто-то уже теребил меня за плечо. Я разлепил веки, глаза болели,
