Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

грудью и царственной поступью достоин того, кто им правил. Царь был одет в белоснежный плащ и сияющий шлем. Казалось, что всадник даже не правит конем.

Солнце поднялось над горизонтом, словно окутав царя сиянием. Лицо Александра еще оставалось в тени, а я горел желанием поскорее рассмотреть его. За ним на белом коне ехал второй всадник в красном плаще и таком же шлеме. Еще чуть дальше двигались два верховых тоже в красных плащах и после еще двое.

Царь приближался медленно, останавливаясь, чтобы каждый из нас мог произнести свое имя и местность, откуда он родом. Вскоре во втором всаднике я узнал Гефестиона.

Неожиданно, словно молния парализовала меня. Я увидел ЕГО лицо. Он остановился напротив меня и улыбнулся. Я не мог выдавить ни звука.

— Назови свое имя, — обратился ко мне Гефестион, а я не решался даже шевельнуть губами. — Произнеси свое имя и имя своего отца, — повторил военачальник жестче.

— Архелай, сын Менида, — вдруг ответил за меня царь.

Гефестион посмотрел на Александра, явно выказывая удивление, но лицо его оставалось горделиво надменным. Я запомнил этот взгляд на всю жизнь. Его серые глаза почернели, даже не меняя цвета. Не могу объяснить, как это, но это было именно так. Я почувствовал взгляд Гефестиона. Такой, словно мне положили на плечи конец падающей храмовой колонны. Он, правда, ничего не сказал, но я подумал, что в мыслях он уже вынес мне приговор. Если открытый простой Александр показался мне днем, то непонятный сложный Гефестион — ночью.

— Я выполнил свое обещание, — сказал мой вчерашний знакомый. — Царь немедленно узнал то, что ты просил.

— А-лек-сандр, — даже я сам не услышал своего шепота.

Гефестион лишь плотнее сжал губы, словно с трудом проглотил что-то неприятное.

У меня как-то разом пересохло в горле. Тот, кого я вчера почти хлопал по плечу… Это был… Он сам. Все в моей голове перемешалось, завязалось в узел и слиплось. Этот невысокий человек с легкой пружинящей походкой, расхаживающий в одиночку по темному лагерю, обернутый простым холщовым солдатским плащом и так не похожий на царя, и был сам Александр. Я не мог поверить. Я даже боялся подумать.

— Архелай, — взволнованный рассказом спросил юноша. — И он наказал тебя?

— Наказать? Не-е-е-т. Он осчастливил меня тем, что запомнил имя простого глупого мальчишки. Один раз услышав, он запомнил мое имя навсегда.

Время пошло быстрее. Каждый день мы были заняты с самого утра. Военные сборы сменялись строительными работами. Александрия, заложенная царем год назад, росла и развивалась. Царь великолепно делал любое дело, за которое брался. Если начинал воевать, то не допускал даже мысли о поражении. Если брался строить, то продумывал самые мельчайшие детали будущего города. Он даже забывал, что он царь, когда войско испытывало какие-то трудности. Голодал и мерз вместе с нами. Он делал все то, что приказывал нам. За это мы все и любили его.

Его забота о войске превосходила всяческую благодарность. Если бы я не знал о происхождении Александра, то был бы уверен, что он вышел из самых низов. Так хорошо он понимал нужды самого последнего человека его армии. Должен сказать, что хотя царь крайне редко общался с женщинами, он не забывал никогда проявить заботу и о них, а их по пути прибилось к нашему войску уже много. С каждым обозом Александр заказывал лекарства для облегчения родов. А когда в войске рождался младенец, царь одаривал его мать, радуясь прибавлению нового свободного гражданина его империи.

Но совершенно особую заботу Александр проявлял о своем Гефестионе. Должен сказать, что тот был человеком довольно скверного характера. В то время он много пил, но царь терпеливо переживал это. Если бы я не знал, кто из них кто, то не усомнился бы, что именно Гефестион и есть царь. Я, кажется, уже говорил вам, что Аминторид был красив собой. Им можно было просто любоваться. Видно, уже создав его, боги опомнились, уравновесив свою оплошность капризным характером. Он был крайне раздражителен, не терпел споров, даже, если оппонентом являлся сам царь. Гефестион легко мог собраться и уехать вслед своей обиде, потом вернуться и негодовать, почему в его отсутствие что-то пошло не так. Однако, Александр прощал ему все. Это были две половинки одного целого. Да, и ушли они вместе. Вот откуси половинку от яблока, вторая все равно засохнет и пропадет.

Прошло около месяца, и однажды утром был объявлен всеобщий сбор. Все войско выстроилось в боевом порядке, так как обычно строилось во время битв — фаланга педзетайров в центре, к ней по бокам примыкали подразделения гипаспистов (1), конные илы располагались справа и слева от пеших таксисов.

Нас распределили по подразделением. Я оказался в правом крыле фаланги в полку Кена. Всем крылом командовал сам Александр, а конницей Филота, сын Пармениона. Я так никогда и не встретил более загадочного человека, чем он. Это был странный замес всех возможных и невозможных противоположностей. Тонкий, почти нежный снаружи, внутри он был сплавом камня и металла. На правом крыле фалангархом оставался старик Парменион, отец Филоты. Да, тогда я еще не понимал, какой силы был этот человек. Ему стукнуло на ту пору уже почти семьдесят. Голова его все еще сохраняла стройный порядок мыслей, а руки крепко держали меч. Да-а-а.

В моей жизни было много всякого, но самым удивительным из всего остается битва при Арбелах. После нее мир преклонился и признал Александра хозяином. А я… Я вдруг почувствовал, как повзрослел, за один только день прожив больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Так вот. Объехав строй на своем коне, царь объявил о начале похода в Персию. Гонцы донесли, что Дарий покинул Вавилон и двинулся со своей армией вглубь Месопотамии. Все сатрапии еще не подмятые македонцами, выслали ему воинов. И даже те, кто никогда не признавал никакой власти, уксии, скифы и другие направили Дарию Кодоману своих людей. Согды, бактрийцы и даже индусы выступили в тот день против Александра.

Наконец, в один из последних майских дней все войско двинулось в Сирию. Эта сатрапия была последней нашей территорией на пути вглубь Персии. Именно там я впервые узнал, что значит гнев Александра. Я охранял царские покои, когда услышал, а затем и увидел это. Наместником царя в Сирии оставался какой-то бывший сатрап Дария. Его заранее предупредили о прибытии македонского войска. Я уже говорил, что забота Александра о воинах являлась одним из первоочередных его дел. Видимо, тот сатрап не смог понять, что это значит. Александр счел нехватку продовольствия его виной и величайшим преступлением, сместил его и наказал. Первый раз в жизни тогда я слышал, как верещал под македонскими розгами нерадивый перс.

Ну, да ладно. Мы двигались довольно быстро. Обозы нагоняли нас только на стоянках. Местность становилась все более и более засушливой. Днем было так жарко, что у людей появлялись видения. Александр отказался от мысли идти берегом Ефрата, так как было совершенно очевидно, что после такого перехода войско окончательно станет недееспособным. Царь принял решение сделать большой крюк. Наконец, стало настолько жарко, что мы смогли перемещаться только по ночам. Бесконечные дни однообразной ходьбы были для меня серьезным испытанием.

Однажды утром от царя последовал необычный приказ. Он распространялся сверху вниз, пока его не получили командиры лохов. Александр запросил сведения о состоянии обуви пехотинцев и числе воинов, нуждавшихся во врачебной помощи.

Стратим, лохаг (2) моей колонны, осмотрел мои ноги и отправил меня к медицинскому обозу. Мои ступни опухли, а лопнувшие мозоли были настолько воспалены, что лекарь немедленно доложил, что я должен остаться и следовать за войском в обозе, пока не заживут раны.

Так я лежал в палатке, отвернувшись лицом в угол. Мысли, которые за этот день побывали в моей голове, сходились на одном — я не могу здесь оставаться, иначе какое из меня подкрепление и помощь для царя. Обуза, да и только. Я проклинал судьбу, сгорая от стыда, потому, что чувствовал свою полную бесполезность. Наверное, я даже задремал, но вдруг что-то заставило меня вскочить и обернуться. Голос. Я и сейчас могу слышать его. Он врезался в мою память на всю жизнь. Это был голос Александра. Он пришел посмотреть, какие проблемы возникли у воинов, которых сняли с маршей. Потом я убедился, как часто