Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

подарки получены Гуй Ляном и Хуа Шанем от Путятина, и ответные подношения сделаны, благодарностями и посланиями вежливости, а также торжественными обедами обменялись. Но это только начало. Конечно, не в подарках дело, мол, спасибо, да… Путятину самому ясно, что не в этом суть. Китайцы Путятину верят, они со своей стороны сделали все и ждут теперь от него основательного и скорого содействия. Горе их безутешно… А что же получается? Поэтому Евфимий Васильевич и решил. Что тут предпримешь?

Пришло письмо из северного предместья Тяньцзиня от уполномоченных богдыхана Гуй Ляна и Хуа Шаня с жалобой на переводчиков английского посла Элгина. Грубят и оскорбляют, с ними невозможно разговаривать. Путятин послал Кафарова с письмом, в котором обещал содействие. Архимандрит уехал в повозке, запряженной мулами. Возвратившись, отец Палладий изложил суть дела обстоятельно. Переводчики Элгина торопят с подготовкой текста договора, требуют согласия по всем его статьям. При этом становятся грубей, кричат, оскорбляют высоких уполномоченных государя Китая. Угрожают военными действиями. Особенно дерзок Эдуард Вунг.

Англичане, знающие китайский язык, на переговоры больше не приезжают, передоверяют все ему и другим гонконгским и шанхайским переводчикам, а те уверены, что им все сойдет с рук. Эдуард Вунг взял себе другую, английскую, фамилию, но известно, что он природный китаец и чей сын.

Путятин знает, в чем причина раздоров: в неуступчивости послов богдыхана. Они согласны не со всеми пунктами договора, на которых настаивает Элгин. Есть статьи, с которыми им никак нельзя, не позволено правительством примириться.

Про Вунга сказал Хуа Шань, будто он заявляет про себя, что англичанин, а действует как хунхуз. Послы Элгина не смеют ему сказать: ты же сам китаец, только одет как англичанин, как тебе не стыдно, ты же вырос в богатой семье, знаешь обычаи вежливости, какое почтение должно оказываться старшим, тем более облеченным высокими полномочиями… Не тут-то было, он знать ничего не хочет, дерзит нарочно. Гуй Лян и Хуа Шань боятся его. Хотя он еще не покорил их, как хунхуз или тайпин.

Англичанин священник больше не приезжает, а с Вунгом невозможно подготавливать договор, требует полного подчинения и принятия всех пунктов трактата. Но послы, даже если бы и хотели согласиться, не могут без позволения из Пекина; туда писано, а переговоры заходят в тупик.

Просят Путятина объяснить все Элгину по дружбе. Пусть граф Путятин примет на себя переговоры с англичанами. Китайские полномочные сказали, что им нет никакой возможности самим вести переговоры с англичанами, с этими неприступными, дерзкими и наглыми врагами.

«Ведь они, — сказал Гуй Лян, — нападали и на вас, также беззаконно, и вы помирились с ними при посредничестве других держав. Пусть граф, знающий их, по чувству дружественного к нам участия устроит все дела».

Хуа Шань добавил, что в годину бедствия китайцы стремятся к участию в своей судьбе русских, своих соседей, которых всегда отделяли от европейцев и ставили выше их.

Путятин хотел идти утром к Элгину. А вот еще! Оказия! Гонец-мандарин из Пекина прибыл к уполномоченным с пакетом. Доставлен указ императора Сян Фана на имя посла России. По случаю заключения дружественного договора и подтверждения полного согласия между Серединным Государством и Россией, как сказано в указе: «Путятин теперь должен увести из Тяньцзиня англичан и французов…» Таков указ, то есть повеление государя ему, Путятину. Путятину писано, честь велика. А какая ответственность! Условившись о встрече, доставили этот указ сами послы и вручили. Поговорили при этом почтительно.

Вот и поди же ты… С ума можно сойти. Договор заключен. Успех Путятиным достигнут небывалый. Все так очевидно. Пресса европейская скрыть не посмеет, что союзники отстали. А положение еще более ужасное, чем было.

Рука господа всевышнего! Пособила Путятину в самый решительный час. Элгин сам пришел, озабоченный, к нему. Еще раз поздравил с заключением договора. Прежде было от него письменное поздравление.

— А у меня дело не идет! — признался он.

Элгин остался обедать. После сетования на упрямство китайских послов и на неустройство их учреждений лорд с несвойственной ему откровенностью и с оттенками горечи или досады сказал, что не хочет больше, чтобы его водили за нос, и не может более лить кровь своих солдат и матросов и что испытает другие средства, более гуманные. Решил пойти китайцам на уступки и отказаться от тех двух статей в договоре, против которых послы Пекина возражают особенно. От права плавания английских судов по рекам Китая. И от немедленного допуска в Пекин послов западных держав на постоянное пребывание там. Пункты об этом намерен он из проекта исключить. Спорить больше будет не о чем, и китайцам придется подписать трактат.

Элгин полагал, что с установлением доверия и дружественных отношений с Китаем, как ему сами тяньцзиньские китайцы говорят, со временем неизбежно послам западных держав разрешено будет жить постоянно в Пекине… И уладятся все прочие важные дела в согласии… И Путятин не «потеряет лица». Вовлеченные в торговые интересы китайцы поймут и оценят стремление западных стран к плаванию по рекам.

Очень немногословен был Элгин. Да все и так понятно, но нам тем более надо быть на своих границах настороже при таком проникновении западных держав в глубь Китая. У России уже есть, по заключенному договору, право держать посла при дворе в Пекине. Надо будет только в столице Китая, как всегда помнит Евфимий Васильевич, построить новое здание вместо древнего нашего подворья, где размещается духовная миссия уже два столетия. Участок там большой, это известно, и на почетном месте вблизи дворца, планы Путятину приходилось рассматривать. Попам придется потесниться с их амбициями и передать на руки дипломатам дела по сношению Петербурга с Пекином. Сказано было об этом Кафарову еще в прошлый приезд его.

Элгин заметил, между прочим, что Сибирцев произвел на него хорошее впечатление, сказал, что понимает графа Евфимия Васильевича, и что-то еще сказал, чего тот не понял либо не расслышал, задумавшись о главном-то. Думая про свое и воодушевляясь. Понял только, что такие, как Алексей, вызывают хорошие чувства и доверие укрепляется, когда знакомишься со столь молодыми.

Видно, имел в виду, что приятней вести дела с молодыми сотрудниками посольства, бывалыми, испытанными в походах спутниками Путятина, отважными и выносливыми, а не с министерскими мямлями, комнатными собачками дипломатии, которые всего опасаются, предпочитают не иметь своего мнения, да у них и нет своего ни за душой, ни в уме. А у меня — бывалые моряки, закалены опасностями, испытаны невзгодами, да и за словом в карман не полезут.

— Но, может быть, — промямлил Евфимий Васильевич. — вам не