Царская тень - Мааза Менгисте

class="p1">Она кивает, у нее кружится голова, и она чувствует себя неловкой из-за своей недавней утраты.

Он наматывает угол одеяла ей на запястье и ведет ее к дереву, где ее ждет мессоб[69] с едой.

Хирут волочит ноги рядом, смотрит на его руку, благодарная за материю одеяла, которая охраняет ее кожу от людского прикосновения. Она пока не может думать об этом жесте. Она только осознает сострадание в его поступке. Она не спрашивает, откуда он знает, что должен отвернуться от нее, пока готовит кусочек инджеры и широ[70]. Она не спрашивает, почему он ждет, когда она проглотит рыдание, и только после этого поворачивается. Он кормит ее так, словно делает ей гуршу[71], словно это праздничная еда, а его помощь — акт преданности, а не жалости. Она съедает немного инстинктивно, подчиняясь просьбе Аклилу пережевать все и не думать об этом, и тебе нужны силы, и ты должна быть смелой, и я тебе помогу, и я буду защищать тебя, и ешь, еще кусочек, съешь еще немного — и все. Она съедает и кусочек гурши, словно он хозяин, настаивающий на том, чтобы гость взял еще немного, потому что ее присутствие — это честь и ее любят.

Глава 3

Кидане читает послание от Ферреса: Карло Фучелли собирается построить новую тюрьму в районе, и ее будут строить не для того, чтобы содержать там пленных, сохраняя им жизни, нет, она будет копией самых жестоких лагерей, в которых он начальствовал в Ливии, подберись к нему поближе, не позволь ему начать, уничтожь все, что он строит, теперь вот и начинается настоящая война. Кидане пытается сосредоточиться, но у него на руках следы укусов. Шею жжет от царапин, которые сходятся к небольшому синяку в середине его лба. Засовывая записку в карман, он думает об одном: это не должно было случиться так, как случилось. Усталый, он трет глаза, потом быстро роняет руки. Ее запах прилип к его коже и ударяет ему в нос всякий раз, стоит ему шевельнуться. Это оскорбительно, он не может есть без того, чтобы этот едкий запах не поднимался ему в рот. Каждый кусочек дабо[72] сегодня утром вонял старым деревом и прогорклым маслом, страхом и юностью.

Аклилу терпеливо ждет распоряжений на день у его палатки. Остальные его люди собирают вещи, пакуют провизию, нагружают ослов. Они работали без своих обычных поддевок. Никто не появился из женского лагеря, чтобы раздать остатки дневного пайка. Астер не вышла, как выходила обычно, чтобы спросить о развитии событий и новых планах. Тяжелая пелена опустилась на его лагерь, а потом усиливающаяся жара окуталась еще одним слоем — беспокойства.

Мне прийти попозже, деджазмач?

Голос Аклилу звучит натянуто, несмотря на всю вежливость. Кидане достаточно хорошо знает этого парня, чтобы понять: тот наверняка еще не пил утренний кофе, не ел хлеб. Он подождет, когда они закончат собирать провизию, а его бойцы поедят, после чего и он позволит себе сесть за стол.

Оставайся здесь, говорит Кидане. Ему приходится говорить так, чтобы ссадина в уголке рта не кровоточила. Мне нужны два человека провести разведку, добавляет он. Не из нашей охраны. Приведи их сюда. Объяви лагерю, что мы уходим выше в горы, переход будет не очень дальним. Скажи охране, что они должны обеспечить проход.

Сеифу уже отправлял Тарику в разведку, говорит Аклилу. Он хорошо умеет наблюдать.

Отправь Тарику и кого-нибудь еще, говорит Кидане. Давай. Он перечитывает послание Ферреса.

Никто пока не обнаружил, что Феррес — поразительно красивая женщина по имени Фифи, когда-то известная как Фавен. Даже лучшие шпионы императора не смогли обнаружить, где она находится. Ее послания появляются почти во всех уголках страны, распространяются скороходами ее брата Бирука, слепого ткача, который переходит с рынка на рынок, продавая свои изделия. Судя по слухам, Бирук сам никогда даже не слышал голоса этой неуловимой Феррес. Слухи сходятся на том, что ткач просто передает письменные послания — все они написаны плотным, аккуратным почерком, все буквы алфавитафидель[73]. Слухи намекают на то, что Феррес — итальянец королевских кровей, глубоко сочувствующий Эфиопии. Они не могут себе представить, что Феррес — женщина, которая предоставляет специальные услуги только самым богатым итальянцам по невообразимым ценам. Никто никогда не узнает, что когда-то, перед тем как стать Феррес, Фифи в приватные моменты также доставляла удовольствие и маленькие радости Кидане.

Кидане отряхивает подол своей рубахи и обшлага брюк. Волосы у него клочьями торчат по всей голове. Глаза у него словно горят и определенно опухли. Острый глаз Аклилу не упускает ничего.

А Ворку? Ему нужно поесть, деджазмач.

В любой другой день Аклилу молчаливо подчинился бы приказу. Этим утром он никак не может сдержаться — задает вопросы.

Я сказал, накорми его! Голос Кидане дрожит, он складывает руки на груди, чтобы успокоиться, радуясь тому, что у него есть укрытие в виде палатки. Он снова смотрит на царапины у себя на руках. Когда дело было сделано, он позволил девочке сесть, сам сел рядом с ней, собираясь утешить, но она не плакала. Вместо этого она ушла без шума в ночь, разгладив юбку платья. Она исчезла, не дав ему ни шанса сообщить ей, что он и в мыслях не имел никакой жестокости. Кидане отирает лицо и выпрямляется. Он берет себя в руки и готовится выйти к своим людям.

Сеифу и Тарику сделаны из одних костей.

Тарику взволнованно кивает. Я это смогу, деджазмач Кидане, говорит он. Я стоял на страже несколько месяцев. Я даже иногда по своей воле иду проверить, как дела вокруг. Тарику робко улыбается, стоя рядом с отцом. Ему я не всегда говорю, добавляет он.

Сеифу притягивает к себе сына, обнимает, он сияет такой чистой гордостью, что Кидане улыбается. В другой день он, вероятно, испытал бы зависть, но сегодня — лишь малую толику надежды.

Мы не отправляем тебя в одиночестве, говорит Кидане. Он кивает на стоящего в стороне человека постарше, чьи яркие глаза горят сосредоточенным воодушевлением. Он не переставая смотрел на холмы с того момента, как эти люди подошли к палатке Кидане.

Они направляются к скалам, говорит Сеифу.

Тарику кивает. Я вчера видел несколько грузовиков с лесом, а еще вооруженных рабочих.

Там ничего нет, говорит Кидане будто бы себе самому. И едва произнеся эти слова, он понимает, что Феррес была права: именно там будет находиться новая тюрьма. Мы должны точно