Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы - Эмиль Верхарн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Нет, жить тобой душа не уставала…»
Перевод А. Гатова
Нет, жить тобой душа не уставала!Ты некогда в июне мне сказала:«Когда бы, друг, однажды я узнала,Что я тебе мешаю, тяжела, —С печалью в сердце, тихом и усталом,Куда неведомо, но я б ушла».
И тихо лбом к моим губам припала.
И потом:
«Дарит разлука радости живые,И нужды нет в сцепленье золотом,Что свяжет, как у пристани, кольцомДве наши тихие ладьи земные».
И слезы у тебя я увидал впервые.
И ты сказала,Ты еще сказала:«Расстанемся во что бы то ни стало!Так лучше, чем спускаться с вышиныТуда, где будням мы обречены».
И убегала ты, и убегала,И вновь в моих объятьях трепетала.
Нет, жить тобой душа не уставала.
Волнующиеся нивы
{42}
Покойник
Перевод М. Донского
Усопших к месту погребеньяВсегда проносят вдоль селенья.
Уже мальчишки тут как тут: «Гляди, покойника несут!»
Глаза рукой прикрыв от солнца,Старуха смотрит из оконца.
Столяр бросает свой верстак:В гробах он смыслит как-никак.
А лавочник расставил ногиИ курит трубку на пороге.
От взоров досками укрыт,Покойник в ящике лежит.
Без тюфяка он, без подушки, —Под ним солома лишь да стружки,
А гроб из четырех досокНе в меру узок и высок.
Носильщики идут не в ногу,Кляня разбитую дорогу.
Злой ветер возле «Трех дубов»Срывает гробовой покров.
Шершавым доскам будто стыдно,Что всем теперь их стало видно.
Холодный ветер валит с ног;Все думают: «Мертвец продрог».
Все знают: спит он, бездыханный,В одной рубахе домотканной.
И в день, когда своих рабовГосподь поднимет из гробов,
Дрожа, в смущении великом,Он будет наг пред божьим ликом.
Процессии дать надо крюк,Чтоб обогнуть общинный луг.
По той полоске, рядом с лугом,Покойный шел весной за плугом.
Он тут в погожий летний деньКосил пшеницу и ячмень.
Всем сердцем был он в жизни труднойПривязан к этой почве скудной.
Под вечер, выбившись из сил,Он с ней любовно говорил.
Вон там, где тянется тропинка,Он комья подбирал суглинка,
И после трудового дня,С соседом сидя у огня,
Он землю в пальцах мял, смекая,Какого ждать им урожая.
Вот кладбище; как свечки, в рядТри кипариса там стоят.
Сплеча могильщик бородатыйОрудует своей лопатой:
Его, не побоясь греха,Забыла разбудить сноха, —
Вон гроб уже у поворота,А не закончена работа.
На мертвеца могильщик золЗа то, что тот его подвел, —
Нашел же времечко, постылый, —И он плюет на дно могилы.
А гроб все близится, и вот —Он у кладбищенских ворот.
Толпа в ограду повалила,Перед покойником — могила.
Неистов ветер, даль черна,Как эта яма холодна!
Могильщик с силой и сноровкойПодхватывает гроб веревкой,
И скрип ее о край доски —Как одинокий стон тоски.
Безмолвна скорбь, и сухи веки.Гроб опускается навеки
В глухую темень забытья,В объятия небытия.
Алые крылья войны
{43}
Герои Льежа
Перевод В. Брюсова
Клятвопреступная смертельная войнаПрошла вдоль наших нив и побережий,И не забудет ввек под солнцем ни однаДуша — о тех, кто чашу пил до днаТам, в Льеже.
Была суровая пора.Как некая идущая гора,Все сокрушая глыбами обвала,Германия громадой наступалаНа нас…
То был трагический и безнадежный час.Бежали все к безвестному в смятенье.И только Льеж был в этот час готов,Подставив грудь, сдержать движеньеЛюдей, и пушек, и штыков.
Он ведал,Что рок ему в то время предалСудьбуИ всей Британии, и Франции прекрасной,Что должен до конца он продолжать борьбуИ после страстных битв вновь жаждать битвы страстной,В сознанье, что победы ждать — напрасно!
Пусть там былаЛишь горсть людей в тот час глухой и темный,Пред силами империи огромной,Пред ратью без числа.
Все ж днем и ночью, напролет все сутки,Герои пламенно противились врагу,Давая битвы в промежуткеИ убивая на бегу.
Их каждый шаг был кровью обозначен,И падал за снарядами снарядВокруг, что град;Но полночью, когда, таинственен и мрачен,На дымных небесах являлся цеппелин,Об отступлении не думал ни один,Бросались дружно все в одном порыве яромВперед,Чтоб тут же под безжалостным ударомСклониться долу в свой черед…
Когда велись атаки на окопы,Борцы бесстрашные, тот авангард Европы,Сомкнув свои ряды, как плотную мишеньДля быстрых, ровных молний пулемета,Стояли твердо целый деньИ снова падали без счета,И над телами их смыкалась мирно тень…
Лонсен, Бонсель, Баршон и ШофонтенСтонали, мужество свое утроив;Века лежали на плечах героев,Но не было для павших смен!В траншеях, под открытым небом,Они вдыхали едкий дым;Когда же с пивом или хлебомТуда являлись дети к ним, —Они с веселостью солдатской неизменнойРассказывали, вспоминая бой,О подвигах, свершенных с простотой, —Но в душах пламя тлело сокровенно,Был каждый — гнев, гроза, вражда:И не бывало никогдаПолков столь яростных и стойких во вселенной!
Весь город словно опьянел,Привыкнув видеть смерть во взорах;Был воздух полон славных дел,И их вдыхали там, как порох;Светились каждые глазаВеличьем нового сознанья,И возвышали чудесаТам каждое существованье,Всё чем-то сверхземным и дивным осеня…
Вы, люди завтрашнего дня!Быть может, все сметет вдоль наших побережийКлятвопреступная смертельная война,Но не забудет ввек под солнцем ни однаДуша — о тех, кто чашу пил до днаТам, в Льеже!
Поэмы и легенды Фландрии и Брабанта
{44}
Пиршество гёзов
Перевод Ю. Александрова
Сиянье кубков золотых,Сиянье лиц и гул беседы,Сиянье гордое победы,Сплотившей знатных и простых!..И этот блеск в согласных звонахПереходил в конце концовСо лба безумцев распаленныхНа лоб степенных мудрецов.
Но кто-то слово или фразуПроизносил — и вдруг с лицаСлетало ликованье сразу,И красный уголь жег сердца.
В ту пору недоверье зрело,Дойдя с низов до королей, —Оно на дне души горело,И каждый становился злей.На севере монах германскийДушил сердца, давил умы,И был порядок лютеранскийЧернее самой черной тьмы.А за стеною пиренейскойКороль Испании служилЩитом для Рима и злодейской,Кровавой ролью дорожил.
Общались гости на пиру высоком,И радость озаряла лица их,И каждый виноградным буйным сокомСоседей потчевал своих.Одни из них себя считали строгоАпостолами праведного бога.Другие звали подлою игройКостры, которые Филипп ВторойВоздвиг у набожного трона,Как троны ужаса — дабы коронаЛатинским блеском озаряла мир.Они кричали, что король-вампирНе может быть христианином,Что веру не спасти огнем единым,Сплошной завесою огня,Который будет жечь, покой гоня,Пока весь горизонт на небе темномНе вспыхнет заревом огромным.
Граф Мансфельд, кубок свой поднявИ в тишине минутной вставНад прочими гостями,Взывал к согласью твердыми устами.
Словечки добрые и шуток ройПорхали над игрой,Которой занялись иные гости:Они швыряли кости,Не зная меж собой преград.И каждый был другому брат,Когда властительно и смело,Победой наполняя дух и тело,Гремело имя Ламораль{45},Граф Эгмонт — грозное, как сталь.
И вот, на гребне высшего накала,Где так взыграла жажда братских уз,Что можно было заключить союзХоть против солнца, посредине залаПоднялся граф Анри де БродеродИ громко крикнул: «Мы — народ!»И мигом по его сигналуГоршков и мисок поплыла по залуАрмада, нагруженная едой.Тянул к ней руку и сеньор седой,И полинявший воин за свободу,Пивавший чаще не вино, а воду.Под радугою витражей,Среди серебряных ножей,В минуту чуда,Затмила жалкая посудаСверкающие жарко блюда.А сам вельможный Бродерод,Подсев к вассалу своему,Надев холщовую сумуИ перелив полжбана в графский рот,Воскликнул гордо, безо всякой позы:«Мы — гёзы!Мы — нищие! Нас обозвали так —Пусть так и будет! Мы — вожди бродяг!Нас не страшат ни битвы, ни угрозы!Мы — гёзы! Гёзы!!Гёзы!!!»
И слово полетело рикошетомИз уст в уста,И молнию зажгло при этом,Какой не знали здешние места.И приняли его знатнейшие сеньоры,Как меч, рассечь способный горы.Оно надежду их насытило сполна.Оно несло их удивленьеС бравадой пополам — явленьеОбычное в те времена.Их грубый, острый ум подвластен был капризам,Но слово стало их девизомИ делом стало, наконец,Прогретым яростью сердец.
Они друг другу пожимали рукиИ обнимались, дав обетИдти на смертный бой, на эшафот, на муки,Во имя лучших лет.И хлеб и соль они в вино бросали,И лихорадка их былаТакою жаркой, что слова плясалиПорой без смысла. Но любовь звалаЛюдей на подвиг. Людям было ясно,Что в миг безумья, страшный, молодой,Чреватый горем и бедой,Ничто в конечном счете не напрасно.Что ими узел рассеченСамой судьбы, самих времен;Что им теперь в пылу борьбы упрямойДано уже до смерти самойСтрую крепчайшего винаПить залпом, до конца, до дна.
Зори
