Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

настойчиво, что возбудил подозрения у своего духовного начальства. На него донесли самому царю, который распорядился сослать любопытного чернеца в Соловецкий монастырь. Однако Леонида кто-то предупредил о доносе, и он бежал в Киев. Здесь он скинул схиму, некоторое время жил у запорожцев, а потом поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому. Спустя какое-то время он «открылся» своему господину, который поверил ему и решил помочь деньгами, оружием и войском. С этих пор Леонид исчез, а вместо него появился «царевич Дмитрий».

Заимствуя некоторые факты официальной биографии Отрепьева, это предание пытается избавиться от самого Гришки, в чьём психологическом портрете нет ни одной чёрточки, роднящей его с Дмитрием.

Подобным же образом поступает другая легенда, которая делает Григория Отрепьева лишь воспитателем неизвестного юноши благородного происхождения, объявившим себя по его наущению царевичем.

Оба упомянутые сказания представляют нам Дмитрия сознательным самозванцем.

Некоторые историки выдвигали версию о царском происхождении Дмитрия. Подходящую кандидатуру искали и среди внебрачных отпрысков Ивана Грозного, и среди сыновей Симеона Бекбулатовича. Однако наибольшей популярностью в XIX веке пользовалась версия, опиравшаяся на польскую легенду о неполомицком царевиче, согласно которой Дмитрий являлся незаконным сыном Стефана Батория.

Эта легенда говорит, что король Стефан, устав от долгой и бесплодной войны с Москвой, в последние годы жизни облюбовал себе замок в Неполомицах, на берегу Вислы, куда часто приезжал охотиться. Однако короля манила не столько дичь, водившаяся в окрестных лесах, сколько красавица-дочь управляющего замка. Девушка благосклонно приняла королевские ухаживания, и вскоре у неё родился мальчик. Католическая церковь в Польше очень строго относилась к супружеским изменам и внебрачным отношениям, поэтому мать скрывала от сына, кто его отец, но часто намекала ему, что в его жилах тычет не простая холопская, а царская кровь и что в будущем ему суждено стать знатным человеком. И мальчик рос, проникаясь сознанием, что он сын какого-то могущественного государя…

В декабре 1586 умер Баторий, а спустя некоторое время болезнь унесла в могилу и его красавицу-любовницу. Оставшись сиротой, мальчик ушёл из Неполомицкого замка и стал скитаться по дворам знатных панов. Впоследствии судьба привела его в Россию, он побывал в самой Москве и долго жил в русских монастырях, так что в конце концов его стало трудно отличить от коренного русака.

Во время этих странствий он узнал об истории царевича Дмитрия. Один православный монах поведал ему, что на самом деле царевич жив и где-то скрывается, а вместо него в Угличе убит другой мальчик. Слушая эти рассказы, юноша вспомнил всё, что говорила ему мать о его царском происхождении, и его поразила внезапная мысль: «Уж не я ли царевич Дмитрий?» Постепенно он так свыкся с этой мыслью, что начал смотреть на себя, как на законного наследника московского престола. В 1601 году он возвратился в Польшу и через два года объявил себя царевичем Дмитрием.

Преимущество этой версии перед другими состоит в том, что в её пользу говорят некоторые документальные свидетельства. Так, супружеские измены Стефана Батория в последние годы его жизни подтверждаются многими современниками, в том числе и русским послам Лукой Новосильцевым, который писал в Москву в 1585 году, что «король с королевой не ласково живут: в прежние года бывал с ней дважды в год, а ныне с ней не живёт». Швед Пётр Петрей, очевидец Смуты и автор интересных записок о Московии, передаёт следующее: «Знаменитый польский вельможа Ян Сапега говорил, что мнимый Дмитрий был побочный сын Стефана Батория; что посему-то поляки словом и делом, войском и казной помогли ему завоевать Москву».

О том же сообщает и другой современник, Конрад Буссов: «Многие знатные люди сообщали, что он (названый Дмитрий — С. Ц.) будто бы был незаконным сыном покойного короля Польши Стефана Батория».

Польский историк профессор Ф. Ф. Вержбовский («Материалы к истории Московского государства в XVI и XVII столетиях». Варшава, 1900) выдвинул оригинальную систему доказательства тождества Дмитрия с внебрачным сыном Стефана Батория, опорной точкой которой служат бородавки на лице московского царя (правда, их количество на современных портретах Дмитрия колеблется от одной до трёх: на носу, около правого глаза и на лбу около левого глаза).

Вержбовский обратил внимание на то, что на портретах и медалях с изображением польского короля у Батория также ясно видна бородавка у правого глаза.

Опираясь на медицинские исследования, подтверждающие, что некоторые наследственные признаки могут передаваться в семьях на протяжении нескольких поколений, польский учёный сделал вывод о достоверности легенды о неполомицком царевиче.

Сегодня, как и сто лет назад, в исторической науке существуют сторонники легенды о неполомицком царевиче; ведутся также поиски других отцов названого Дмитрия. Я верю, что, перебрав все возможные кандидатуры и убедившись в их несостоятельности, историки в конце концов признают родителями Дмитрия Ивана Грозного и Марию Нагую.

Тогда чьи же мощи вот уже почти четыре столетия почиют в Архангельском соборе, привлекая к себе верующих?

Когда в июне 1606 года мощи новоявленного святого привезли в Москву, в толпе любопытствующих находились три человека — двое иностранцев и один русский, — которые оставили нам описание тела привезённого из Углича мальчика.

Голландец Исаак Масса пишет, что оно сохранилось «столь же свежим, как если бы его только что положили в гроб».

Немец Конрад Буссов свидетельствует, что не только тело, но и орешки, зажатые в руке мальчика, и его платье, и сам гроб, в котором он лежал, — всё это сохранилось нетленным и выглядело, как новое.

Наконец дьяк Иван Тимофеев добавляет к этому новую подробность: платье царевича и орешки в его руке были запачканы свежей кровью.

Масса и Буссов — оба протестанты — отнеслись к канонизации крайне скептически. По их сообщениям, Шуйский прекрасно знал, что тело настоящего Дмитрия давно истлело в земле, поэтому его останки были тайно выброшены из могилы, а вместо них в гроб, отправляемый в Москву, был положен другой ребёнок, некий попович, специально для этого убитый.

При всём уважении к чувствам верующих, невероятная даже для святого сохранность тела канонизированного ребёнка, — не говоря уже об орешках, платье и гробе, — заставляет меня сделать вывод о вторичной подмене тела царевича в 1606 году.

Наиболее трудноразрешимым