Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

из представителей которого в 1497 году получил прозвище Отрепьев, закрепившееся за его потомками. С детства Григорий отличался тяжёлым характером, буянил, ссорился с отцом, пьянствовал и даже вроде бы был замешан в каком-то преступлении. Чтобы уйти от наказания, постригся в монахи. Спустя некоторое время мы видим его уже на патриаршем дворе, где он служит переписчиком. Однако в 1593 году он внезапно бежит из Москвы в Литву, где объявляет себя спасшимся царевичем Дмитрием.

Таково вкратце содержание этого романа, за достоверность которого и сегодня готовы поручиться многие учёные.

А теперь приглядимся к человеку, который под именем Дмитрия сидел на московском престоле с июня 1605 по май 1606 года.

Согласно официальной Гришкиной биографии, ко времени воцарения ему должно было бы исполниться около тридцати лет. Но все очевидцы, видевшие Дмитрия, единодушно свидетельствуют, что это был юноша не старше 25 лет (кстати, царевич Дмитрий и родился в 1583 году). При этом во внешнем облике, умственных и нравственных качествах Дмитрия не было ничего от истаскавшегося пьяницы с монастырским образованием. Иностранцы в один голос говорят о его аристократической внешности, благородной манере поведения, начитанности и прочих качествах тогдашнего хорошего воспитания.

Например, папский нунций Рангони, видевший Дмитрия своими глазами, пишет следующее: «Хорошо сложённый молодой человек… Его белые длинные кисти рук обнаруживают благородство его происхождения. Говорит он очень смело. Его походка и манеры действительно носят какой-то величественный характер». Капитан Маржерет, возглавлявший в Кремле полк иноземных наёмников, считал, что манера Дмитрия держать себя доказывала, что он мог быть только сыном венценосца: «В нём блистало какое-то неизъяснимое величие», — пишет он. А уж Маржерет, лично знакомый с Генрихом IV Бурбоном, разбирался в манерах королей.

Ещё один очевидец, Буссов, говорит, что руки и ноги Дмитрия выдавали его аристократическое происхождение, то есть были изящными и не ширококостными.

Между тем Отрепьевы никогда не принадлежали к аристократическим фамилиям и непонятно, в каких монастырях и кабаках Григорий мог набраться благородства. Конечно, он некоторое время посещал вместе с патриархом царский дворец, но если Отрепьев и подучился там учтивости, то вряд ли можно допустить, что патриаршему переписчику позволили выработать величественные манеры. Помимо того известно, что Дмитрий был чрезвычайно воинственен, не раз доказал в бою своё умение владеть саблей и укрощать самых горячих лошадей. Он говорил по-польски, знал (впрочем, нетвёрдо) латынь и производил впечатление европейски образованного человека. Объяснить, откуда взялись эти качества у Гришки Отрепьева, невозможно.

Интересно, что Пушкин, следуя в «Борисе Годунове» официальной версии о Самозванце, чутьём поэта гениально уловил его несхожесть с Отрепьевым. Фактически в трагедии Самозванец состоит как бы из двух человек: Гришки и Дмитрия. Достаточно сравнить сцену в корчме на литовской границе со сценами в Самборе: другой язык, другой характер!

По всей видимости, вопрос о том, был ли Дмитрий на самом деле Григорием Отрепьевым, не очень занимал Годунова. Ему важно было лишь доказать, что самозванец является русским, с тем чтобы на этом основании требовать его выдачи. Поэтому Борис объявил его Григорием Отрепьевым — первым попавшимся мерзавцем, мало-мальски подходившим на эту роль.

В 1605 году Годунов почти признался в этом. Его посол Постник-Огарёв, прибывший к Сигизмунду с письмом, в котором Дмитрий всё ещё назывался Отрепьевым, в сейме вдруг заговорил не о Гришке, а совсем о другом человеке — сыне не то какого-то крестьянина, не то сапожника. По его словам, этот человек, носивший в России имя Дмитрий Реорович (возможно, это искажённое в польском тексте отчество Григорьевич), и называет теперь себя царевичем Дмитрием. Помимо этого неожиданного заявления, Огарёв удивил сенаторов другим замечанием: мол, если самозванец и в самом деле является сыном царя Ивана, то его рождение в незаконном браке всё равно лишает его права на престол. Этот довод, повторённый тогда же в письме Бориса к императору Рудольфу, отлично показывает цену, которую имела в глазах Бориса версия о тождестве Отрепьева с Дмитрием.

Обратим внимание ещё вот на что: официальная версия представляет нам Дмитрия сознательным самозванцем. Между тем ещё Ключевский заметил, что загадка Дмитрия — прежде всего загадка психологическая. «Он (Дмитрий. — С. Ц.) держался, — пишет историк, — как законный, природный царь, вполне уверенный в своём царском происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убеждён, что и вся земля смотрит на него точно так же».

Другими словами, Дмитрий не играл роль законного наследника московского престола, а в самом деле ощущал себя прирождённым царём. С этим внутренним убеждением он выступил в поход на Москву, имея под началом всего две-три тысячи шляхтичей и казаков, с которыми иной авантюрист поостерёгся бы потревожить даже границы Московского государства, с ним же он и закончил свою короткую жизнь.

Итак, названый Дмитрий явно не был Григорием Отрепьевым. А вывод, который следует из этого факта, сделал уже больше ста лет назад историк Константин Бестужев-Рюмин: если Дмитрий не был Гришкой, то он мог быть только настоящим царевичем.

Другие версии происхождения названого Димитрия

Существует ещё несколько народных сказаний о происхождении и личности Дмитрия, каждое из которых в своё время имело приверженцев в русской и польской исторической науке.

Согласно одному из них, в конце XVI века, жил в Москве, на попечении у вдовы Варвары Отрепьевой, сирота Леонид, мальчик неизвестного происхождения. Вдова называла его своим сыном, сама учила грамоте, заботилась о нём, как о родном. Но ему почему-то не нравилось жить у вдовы, и однажды он исчез из её дома. Бродя по Москве, Леонид встретил игумена Трифона, основателя, а затем и архимандрита Успенского монастыря в городе Хлынове (Вятке). Монах уговорил юношу посвятить себя Богу и сам совершил над ним обряд пострижения. Леониду шёл тогда 14-й год.

Став келейником-служкою в Чудовом монастыре, он пробыл там около года, а затем был взят на двор патриарха Иова переписчиком. Переписывая летописи, он познакомился с угличским делом и обратил внимание на то, что они с царевичем Дмитрием являются сверстниками. Тут-то ему и запала в голову мысль о самозванстве. Леонид начал расспрашивать монахов о царевиче и делал это так