Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Ну шо вы, господын сэнатор, как можно. Вот тут и бумагы, всэ подписаныи, адвокат ваш прынёс. А вот тут вам жэна вещычки собрала, — как отец родной высыпал он из двух огромных пакетов шмутьё. Всё новое. С этикетками.

Но зачем новое? Чем Женьке не понравилось старое? — кольнуло сомненье. Но я так боялся сейчас спугнуть удачу и разрушить это блаженное помутнение рассудка, что просто отогнал сомненья.

Улыбался, застёгивая новые джинсы. Улыбался, с трудом натягивая на туго спелёнутую эластичными бинтами грудь свитер с капюшоном. Не смог вот только нагнуться, чтобы зашнуровать дорогие ботинки из мягкой кожи, просто всунул в них босые ноги. Но тут снова подсуетился господин начальничек — помог. Не погнушался даже коленопреклонённой позы. Он же накинул мне на плечи строгое длинное пальто. Оторвал ярлык. Похлопал по плечу.

Последними на подживший сломанный нос я нацепил тёмные солнцезащитные очки, что так удачно прикрыли остатки синяков под глазами, и посмотрел поверх оправы на «хозяина» тюрьмы.

— Ну, вы это, Сэргей Анатолыч, не держыте зла, — мялся он. — Я же чэловэк подневольный, сами понымаете. Уж поспособствуйте там, замолвите словечко. Я ж к вам со всэй душой.

— Перед кем замолвить? — смотрел я на него пристально, отмечая и осунувшийся с нашей последней встречи вид, и повисшие усы.

— Ну, как мы с вашеу супругой договорылись.

Я понятия не имел о чём он мог договориться. С Женькой?! И теперь уже сомненье переросло в тревогу. Но что бы я ни чувствовал, я ничего не собирался обещать.

— Там видно будет, — кивнул я, всё ещё не веря, что меня сейчас просто так отпустят.

Но начальник тюрьмы проводил меня лично.

Скрипя открылись двери.

Преодолев последний рубеж, я шагнул на свободу…

Зажмурился, чуть не ослепнув, не оглохнув от вспышек камер и гула приветствующих меня голосов.

Что происходит, чёрт возьми?

— Сергей Анатольевич!... Господин сенатор!.. Как вы можете прокомментировать… — неслось со всех сторон.

Щёлками затворы объективов. В лицо мне лезли меховые микрофоны. Мелькали цветные таблички телеканалов на длинных ручках. Привлекая к себе внимание, лезли вперёд самый рьяные из журналистов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но всё это я видел лишь мельком. Пользуясь тем, что стою на крыльце и небольшом возвышении, я скользил глазами над толпой, высматривая любимые лица.

И понял, как жестоко ошибся, когда первым увидел ярко-красное пятно.

Евангелина.

Блядь! Всё оборвалось в груди. Чёрт бы тебя побрал, Ева! А ведь на какую-то счастливую долю секунды где-то в глубине души, я ведь поверил, что меня встретят свои.

Уж лучше бы я сбежал. Лучше бы меня выкинули в мешке для трупов. По этапу в Воркуту и на двадцать лет в колонию строго режима. Что отыграет этот, самый мрачный из моих сценариев, тот, где я буду по гроб жизни должен красноволосой суке за то, что она меня вытащит из тюряги, я никак не ожидал.

Но увы, это была Ева. Грёбаная Ева.

Ева стояла у чёрной тонированной машины на той стороне дороги.

Но смотрела не на меня.

Смотрела на другую такую же машину. Из неё только что вышли четверо крепких парней, одетых в чёрное. Один держал за руку девочку в тёплой розовой куртке и белой шапочке. Увидев Еву, малышка рванула к ней. Та присела, поймала её, подхватила на руки, прижала к себе.

А потом, с помощью амбалов, что расталкивали толпу, пошла мне навстречу с девочкой на руках.

Я поймал себя на позорном порыве спрятаться обратно за ворота.

Я поймал себя на желании проснуться снова в камере.    

На заманчивой идее взять в заложники какого-нибудь особо рьяного журналюгу, пробить себе дорогу и сбежать на его машине.

На навязчивой мысли совершить акт самосожжения, чтобы эта красноволосая баба вспыхнула вместе со мной, и утащить её за собой в ад.

Но у неё на руках был ребёнок, а я слишком хорошо понял сцену с передачей девочки.

Но, пожалуй, это было единственное, что я понял.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А потом где-то сбоку хлопнули двери нескольких машин.

Меня непреодолимо потянуло повернуться в ту сторону, и я увидел… Женьку.

Святые угодники, она стала ещё краше за эти дни. Куталась в пушистый меховой воротничок. Эта пятнистая шубка из рыси так ей шла. К стройным ножкам, затянутым в чёрную кожу сапог. К растрёпанным ветром волосам. К этому взгляду, что всегда пробирал меня до костей. Взгляду, что держал и не отпускал.

Родная! Качнулся я рвануть к ней сквозь толпу со всех сил, но не успел.

— Привет, милый! — ткнулись в мою давно небритую щёку губы Евангелины. — Дёрнешься в ту сторону, — зашептала она мне в ухо, изображая долгожданную встречу, — и в твою блондиночку выстрелит снайпер.

— Ты блефуешь, — скрипя зубами, принял я её объятия, оценивая расстояние до многоэтажек.

— Не только ты умеешь использовать близость жилого массива, — шипела она. — И я жду пылких объятий.

Я провёл рукой по мёрзнущей лысой голове, прежде чем слегка обнять её в ответ. Сука, они ведь могли. Могли разместить хоть несколько десятков стрелков. Женьку, конечно, прикрыл Иван — он профессионально всегда занимал позицию на линии огня. Но я никого не готов был потерять.  

— Хочешь проверить? — усмехнулась Ева, читая мои мысли. — Я могу подать сигнал и тогда первым пристрелят мальчишку. Или собаку у него на руках. — «Антон? Перси?» — теперь я видел всех. — Нет? Тогда улыбаемся и машем, — вручила она мне ребёнка, картинно вытирая слёзы.

Ангелок в белой шапочке с торчащими из-под неё белокурыми волосёнками, пристально изучал меня ясными голубыми глазками.

Тяжёлый шестилетний ангелок.

— Это ваша дочь?.. Господин Емельянов, это ваша девочка?.. — с новой силой защёлкали камеры, когда малышка обхватила меня за шею и выбила искры из глаз, лягнув в сломанное ребро. — Как её зовут?.. Детка, как тебя зовут?

— Алёнка, — выпалила она с детской непосредственностью, крепко вцепившись в моё пальто.

Я натянул улыбку, позируя рядом с Евангелиной, но это было единственное, что журналисты получили от меня. Им позволили нащёлкать столько фотографий, сколько они хотели, а потом огорошили новостью, что Евангелина моя жена.

После её заявления послышался гул изумления, удивления, оживления.

— Как давно вы женаты?.. Почему господин Емельянов вас скрывал?.. — посыпались новые вопросы.

Все до единого ответа, что давала моя «жена», стали для меня куда большей неожиданностью, чем для жаждущих сенсации писак.

Я держал непроницаемое лицо, спрятав глаза за тёмными очками, отвечал, как попугай «без комментариев» и чувствовал себя как полный дурак.

Нет, как полный мудак. Потому что видел, как покачал головой и сплюнул Бринн, отдав Перси Ивану. Опустил голову Нечай, проведя ладонями по лицу. Снял шапку, как при покойнике адвокат и развёл руками. Отвернулся и в сердцах пнул колесо машины Шило.

Не сделала ни одного движения только моя девочка, молча провожая меня глазами.

Парни, родная моя, если бы я знал, что происходит, если бы понимал… но я не могу подставить вас под обстрел, не могу так рисковать.  

— Ты с ума сошла? — первое что я спросил, когда, словно пройдя сквозь строй, мы оказались в машине. — Что это за бред? Что за представление ты устроила? — выворачивал я голову, чтобы ещё раз увидеть ту, что осталась там, за тонированными стёклами.

— Заткнись, Емельянов, — забрала у меня Евангелина испуганного ребёнка. — Просто заткнись. Или нет, лучше скажи мне «спасибо», — она прижала к себе девочку. — Всё хорошо, малыш. Всё хорошо. Мамочка с тобой, теперь всё хорошо, — раскачивалась она, целуя девочку в макушку. А потом зло глянула на меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— За что сказать тебе спасибо? — напрягся я.

— За то, что я так быстро нашла твоё слабое место, — усмехнулась она. 

Я был оглушён, растерян, сбит с толку, едва терпел боль, что доставляли мне сидячая поза и одежда. Замёрз, не понимал, что происходит, но от этой её фразы ледяной пот покатился у меня по спине.