Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Но мы можем настроить, чтобы система голосовала «да», — ответил Антон.

— То есть или «да» или «нет»? — подошёл Иван. За ним Сашка, Диана. Они встали полукругом у стола Руслана, и все сейчас смотрели на него.

— А если… — Сашка.

— Не успеем, — даже не дослушав её вопрос, ответил Руслан. — Нам нужно минимум пятнадцать минут, чтобы запустить вирусную программу. А когда вопрос уже поставят на голосование, мы ничего не сможем изменить. Как бы он ни прозвучал: кто «за» или кто «против» — нужно решить заранее: «да» или «нет» поставит в преимущество система.

— Евгения Игоревна, — обратился ко мне адвокат. — Хочу, чтобы вы знали, что я категорически против такого способа, хоть никак и не буду препятствовать вашему решению. Но хочу озвучить вам, если позволите, свои аргументы.

Я кивнула. И он не заставил себя ждать:

— Опущу уточнение, что это незаконно и чревато уголовной ответственность. Надеюсь, все здесь люди взрослые и понимают. Но даже если у вас всё получится, вопрос будет задан правильно и голосование пройдёт успешно, как заметил Руслан, исправить неполадки в системе они уже не смогут, а значит, рано или поздно их заметят.

— Да какая нам разница, дело-то уже будет сделано! — выкрикнула Диана.

Иван смерил её тяжёлым взглядом. За свой шантаж с Кариной она отхватила от него внушительных пилюлей. Он до сих пор её, кажется, не простил и с ней почти не разговаривал.

— Большая разница, — не удостоил её даже взглядом адвокат, всё так же смотрел на меня. — Это значит, что, когда вирус будет обнаружен, все решения, что были приняты с момента его внедрения отменят и поставят на голосование вторично. И мы окажемся там, с чего начали. То есть вот в этой самой точке. Снова.

— И что вы предлагаете? — отставила я кружку, так не сумев сделать ни глотка.

— Я предлагаю не вмешиваться, — вздохнул адвокат.

— И будь что будет? — язвительно хмыкнул Бринн. Он был сегодня как никогда раздражён и нервно крутил в руках какое-то мужское кольцо, которое я раньше у него никогда не видела.

— Как бы тяжело ни далось вам это решение, в данной ситуации оно самое правильное, Евгения Игоревна.  Как бы своим вмешательством не сделать хуже. Есть большая вероятность, Антон, — повернулся Валентин Аркадьевич к Бринну, — что решение будет принято в нашу пользу и так.

— Откуда вы знаете? — скривился Бринн.

— Я не знаю, но я верю своей интуиции. А за много лет я научился ей доверять. Не будут сенаторы ставить под сомнение решение президента. — Он опустил голову, потёр бровь, а потом снова посмотрел на меня. — Но решение в любом случае принимать не мне.

Теперь все смотрели на меня.

Да, это решение, наверное, самое трудное в моей жизни, должна принять я.

Никто, кроме меня, его не примет.

Но я в своём решении была уверена, как никогда.

— Если всё пойдёт не так, придумаем что-нибудь ещё, — хлопнула я ладонью по столу перед Русланом. — Мы не будем вмешиваться в процесс голосования. Просто подключи камеру, чтобы мы это видели.

Давно уже время не тянулось так медленно.

Я как могла пыталась его скоротать: дважды переодевалась, трижды пыталась поесть, тысячу раз измерила шагами спальню. Но в итоге поняла, что одной быть сейчас ещё хуже, а потому пришла в большую гостиную, не лиловую, что примыкала к кухне, а бежевую, с большими мягкими диванами, камином и телевизором во всю стену. К нему Руслан и подключил камеры зала заседаний Парламента.

Полукруглый зал Верхней Палаты, с бирюзовыми стульями и светлым дубом столов, выглядел как продолжение гостиной и неспешно заполнялся людьми, когда я пришла.

Сенаторы: стояли кучками по два три человека — беседовали, зевали, почёсывались, кашляли, тыкали в телефоны, тёрли лысины и мятые рожи, поправляли причёски и галстуки, и в принципе выглядели совсем не как боги Олимпа, что сейчас должны были принять решение о жизни человека — выглядели обыденно, даже скучно.

Никто не обратил внимания, когда в зал вошла Ирина Борисовна Артюхова в сопровождении председателя Совета Федерации, кроме нас, дружно подпрыгнувших на диванах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я нервно глянула на часы. Осталось пять минут.

Сползла по подушкам и закрыла глаза: видеть прокурора города в фирменном кителе и при погонах было особенно невыносимо.

Наконец зашуршал микрофон. Эхо от включённого на всю громкость телевизора стояло просто ужасное — я заткнула уши.

Сердце стучало в ушах, в голове, в груди — сердце стучало везде.

Нет, так не годится. Я обещала, что буду сильной. И я не буду прятаться, как трусливая мышь, затыкая уши.

Я опустила руки, открыла глаза, вздохнула, выпрямилась. И посмотрела прямо на экран.

— Спасибо, что ввели нас в курс дела, — ответила председатель Правительства на речь прокурора и многозначительно качнула головой. — А также напомнили, что для наделения полномочиями сенатора гражданин должен иметь безупречную репутацию. Поставить под сомнение решение президента, конечно, смело, но мы вас услышали. Прошу голосовать, — она обратилась к залу: — Кто согласен снять с сенатора Емельянова Сергея Анатольевича сенатскую неприкосновенность?

Не знаю, умышленно ли прокурор вызвала негативную реакцию на свои слова — что-что, а лицо она держать умела. Не знаю, случайно ли председатель напомнила про решение президента. Но именно в этот момент я поняла, что всё будет хорошо.

Что адвокат был прав. Я приняла правильное решение. Сергея выпустят. И никого за это не посадят, хотя Руслан, как и я, как и все мы, готов был рискнуть всем ради его свободы.

 Председатель оглянулась на табло для голосований, что вывели на экран позади стола президиума.

— Согласных… нет. Против… единогласно, — прокомментировала она, развела руками, давая понять, что на этом всё — вопрос решён. И обыденно уткнулась в свои бумаги, пока оставшаяся ни с чем прокурор спускалась с трибуны.

Только когда она спустилась, медленно и с достоинством, я заметила, какая тишина стоит в комнате, а у меня по лицу текут слёзы.

И если бы только у меня.

Ну вот и всё!

Но вместо того, чтобы радостно орать: «Да! Мы сделали это!», мы молча обнимались и плакали. Рыдали навзрыд.

— Я, конечно, видел слёзы радости, — шмыгнув, первым нарушил молчание пожилой адвокат, — но рыдания радости вижу впервые. То, что вы сделали для вашего мужа, — он развёл руками. — Говорят, Жанне Д’арк было девятнадцать, когда она возглавила восстание, Екатерина Великая стала женой Петра Третьего в шестнадцать, Нобелевскую премию мира пакистанка Малала Юсузфай получила в семнадцать. Сегодня вы достойно продолжили этот список, в который раз убедив такого старого циника, как я, что не возраст главное, не воспитание, не образование, и даже не ум. Главное — характер.

— Вы говорите совсем как моя бабушка, — вытерла я слёзы.

— А она тоже была адвокатом?

— О, нет, — толкнула я плечом Бринна, который отвернулся, чтобы никто не видел его слёз, — но она тоже была женщиной. Как я.

Я выдохнула и улыбнулась.

— Надеюсь, вы составите мне компанию для поездки в тюрьму?

— Обязательно, — стал адвокат привычно суров и серьёзен. — Но не буду вас напрасно обнадёживать. Боюсь, мы не можем поехать и забрать Сергея Анатольевича прямо сейчас. Всё не так просто.

— Да кто бы сомневался, — усмехнулась я.

— Неизбежные юридические проволочки, к сожалению, никто не отменял, — развёл он руками. — Сегодня пятница. Уверен, прокурор найдёт тысячу причин, чтобы не подписать документы сегодня. Потом выходные. Так что…

— Настраиваемся на понедельник? — понимающе кивнула я.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Увы, не раньше.

— Ну что ж, врач сказала, Сергею до понедельника всё равно нельзя вставать, — держала я лицо.

Конечно, расстроилась: ещё два дня переживать как бы снова что-нибудь не случилось в тюрьме, особенно сейчас, когда путь свободен. Но где-то в глубине души была готова, что сегодня мы не встретимся. Стыдно признаться, была даже немного рада, что у меня будет время подготовиться к встрече.