Что знает дождь - Елена Лабрус

Что знает дождь

Лабрус Елена

Пролог

В окно колотил ливень.

Мокрое стекло. В темноте размытые огни больничной парковки. Беспросветная стена дождя.

Женщина тряхнула головой, словно вынырнув из неприятных воспоминаний. Поправила хирургическую шапочку. Посмотрела на часы.

Дверь скрипнула.

— Доктор, пора, — заглянула медсестра.

— Да, иду, — она слегка повернула голову. — Какая операционная?

— Ваша любимая, — улыбнулась медсестра.

— Хорошо, — кивнула женщина. — Это хорошо.

Решительно сняла часы, кольцо с бирюзовым камнем, положила в ящик стола. Потёрла покрытые мурашками руки. Дождь всегда заставлял её вспоминать. Особенно ливень, как этот.

Заставлял возвращаться в прошлое, которое она хотела забыть.

Но может и хорошо, что не забывала. Помнила. Хранила. Держала при себе. Словно позволила ране затянуться, но не удалила шрам.

— Телефон? — обернулась она в коридоре, после тёмного кабинета, освещённом так ярко, что слепило глаза.

— Уже у меня, — достала из кармана тяжёлый аппарат девушка. — Звонил ваш любимый мужчина, предупредил, что застрял в дороге из-за непогоды.

Медсестра улыбнулась. Доктор тоже.

— Спасибо. Поставь телефон на зарядку. Не знаю, сколько продлится операция.

— Думаете, ему можно помочь? — спросила она робко, когда они уже прошли большую часть пути, имея в виду пациента.

— Я сделаю всё, что в моих силах.

— Но ведь он!.. — горячо возразила девушка. — Почему он это сделал?

— У меня нет ответа на твой вопрос.

— Вы спасли ему жизнь, — добавила она тихо. — Зачем? После всего?

— Ещё нет. Но могу спасти, если ты не будешь меня отвлекать, и мы поторопимся, — решительно ускорила шаг женщина.

Она тёрла жёсткой щёткой руки, готовясь к операции, когда окна осветила очередная вспышка молнии и грянул раскат грома.

Зачем? Если бы она знала ответ.

Если бы знала, зачем, спустя столько лет, она всё ещё будет его помнить.

Глава 1

Сегодня мне приснилась мама.

Впервые с того дня, как умерла.

Не знаю, умей я управлять снами, хотела бы видеть её чаще. Каждую ночь. Слышать её голос, видеть лучики морщинок в уголках улыбчивых глаз, чувствовать тепло её рук, обнимающих, успокаивающих, крепко прижимающих к себе… а потом просыпаться в том аду, где я теперь жила. Но я не умела.

Я открыла глаза, и её улыбающееся лицо так и осталось передо мной на фоне облезлых стен тюремной камеры, в свете тусклой лампочки в металлической обрешётке, что никогда не гасла. Ни днём, ни ночью.

— С днём рождения, Мотылёк! — сказала мама.

— Спасибо, — улыбнулась я, ещё не совсем проснувшись, не до конца осознавая, что сон, а что явь. Но безжалостное утро грохотом посуды на тюремной кухне, лаем собак во дворе и криками охраны тут же отрезвило — это просто воспоминание.

Воспоминание о той, прежней жизни, которой у меня уже никогда не будет.

О том последнем утре и моём восемнадцатом дне рождения, когда у меня была мама, я проснулась в уютной комнате и тёплой постели в нашей большой дедушкиной «профессорской» квартире, вдохнула запах дождя и маминых духов, и крепко-крепко её обняла.

— Прости меня, мам, — выдохнула я сейчас и закрыла глаза.

Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка. Но я поспешно её смахнула (дала себе зарок не плакать) и села на жёсткой скрипучей кровати. Скривилась от запаха спермы. Глухой болью прострелило по позвоночнику. Запершило в саднящем горле. Всё это ерунда, напомнила я себе. Всё, что он делал со мной до этого. Но сегодня…

Сегодня мой день рождения. Сегодня тот, кто закрыл меня здесь, кто запретил смывать с живота своё семя, кто лишь елозил по моему телу своим могучим хреном, сильными гибкими пальцами и каждый день кончал мне на лицо, на спину, на задницу, придёт взять то, на что давно облизывается. Он так решил, что сегодня — мой день. Сегодня он трахнет меня по-настоящему. И будет трахать так, что я не смогу ходить, не смогу сидеть, охрипну стонать: от боли и наслаждения. Сегодня я стану взрослой и это… тут он мерзко заржал… это его подарок. Настоящий, а не все эти безобидные ласки.

Каждый день с того злополучного вечера, когда наши глаза встретились, я думала: если бы я не посмотрела на него тогда, не проснулась ночью, не увидела, как он трахает на кухонном столе Оксанкину мать, просто прошла бы мимо в туалет, а не уставилась в открытую дверь, и не смотрела, как загипнотизированная, первый раз увидев как занимаются сексом.

Если бы сделала вид, что ничего не видела, пришёл бы он в тут же ночь в нашу с Оксанкой спальню? И пока я молча пыталась сопротивляться, не зная, что делать: закричать и разбудить весь дом или наоборот, стараться не издавать ни звука, чтобы Оксанка не проснулась на втором ярусе кровати у меня над головой, а её мама не услышала нас в соседней комнате, этот урод, засунув пальцы мне в трусики и зажав рот, тёр клитор. Пока я не вздрогнула, первый раз в жизни испытав оргазм. А он не закряхтел, кончая в штаны.

Думал ли он, что мне понравилось? Наверное, нет. Главное, что понравилось ему.

Думала ли я, о том, что почувствовала? Каждый день. О том как это грязно, мерзко, отвратительно. И я теперь грязная, мерзкая, отвратительная. Использованная. Поруганная. О том, как это стыдно — то, что он со мной делает. Что от него воняет: мужиком, табаком, одеколоном. О том, почему тогда я не закричала и позволила ему. И что этими пальцами до того, как прикоснуться ко мне, он наверняка держит что-нибудь гадкое, курит, вытирает задницу.

Потом он сказал, что придёт ещё, но если я пикну, то Оксанкина мать отправит меня обратно в коммуналку, где я прописана, и он будет делать всё, что не позволю ему я, с Оксанкой.

— Хочешь, чтобы я делал всё то же с твоей подругой? — шептал он, держа меня за волосы и, втягивая сквозь зубы воздух,