Что знает дождь - Елена Лабрус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не могла оторваться, глядя на неё, но не потому, что она была эффектной, стройной, красивой.
— Это платье…
На какой-то момент мне показалось… Я даже наклонилась к окну, чтобы лучше рассмотреть.
Оксанкина мама открыла пудру и в зеркальце стала поправлять помаду.
А я упёрлась лбом в стекло, не веря своим глаза.
— И серёжки, — недоумевая, повернулась я к Оксанке, когда в блике солнца в одной из серёжек сверкнул большой прозрачный бирюзовый камень.
— Что? — удивилась подруга.
— Странно, — нахмурилась я. — У моей мамы было такое же платье.
— Ну значит, они купили их в одном магазине, — пожала плечами Оксанка.
— А серьги? Это параиба. Турмалин параиба. Редкий и очень дорогой камень. Мама…
— Хочешь сказать, что мы, нищеброды, не можем себе такого позволить? — зло перебила она. — Только таким как ты, профессорским внучкам, хирургам, как твоя мама, и прочей элите можно носить такие побрякушки? А мы должны надевать, что в супермаркете продают?
— Я хотела сказать… — смутилась я.
— Что ты хотела сказать? — подскочила Оксанка. — Что запала на Оболенского? И теперь придумываешь какую-то хрень про мою мать? Хочешь сказать, она взяла твои серёжки? Или украла у твоей матери платье? Тебе не стыдно? Она тебя приютила. Кормит, поит. И не гонит, между прочим, потому что знает, что тебе некуда идти. А ты… — отшвырнула она тетрадь и выскочила из комнаты. — Неблагодарная!
— Оксан! — побежала я за ней. — Оксана!
Глава 8
Я нашла её на кухне. В углу за дверью. На полу. Всю в слезах.
Она была права — идти мне было некуда. Первую часть суда моя адвокат отстояла: жене деда ничего не присудили. Сославшись на то, что дед умер два года назад, запросили дополнительно документы, показания свидетелей. Я отдала адвокату все деньги, что были (мама была хирургом, не магнатом, скопила немного), устроилась на работу. Но жить в дедушкиной квартире по-прежнему было нельзя, и никто не знал, сколько ещё будет судов.
— Оксан! — села я рядом и её обняла.
— Думаешь, я ничего не замечаю, да? — всхлипывала она на моём плече.
По спине пробежал холодок: она знает? А потом облегчение: она знает. Слава богу, значит, можно всё ей рассказать. И вместе мы обязательно что-нибудь придумаем.
Но Оксанка неожиданно вздёрнула подбородок:
— Думаешь, не вижу, как ты на него смотришь? За столом. На улице. Везде!
— Я?!
— Ты, ты. И мать замечает. С того дня, как ты у нас поселилась, Оболенский сам не свой. Срывается. Бесится. Помнишь, как он её избил?
— Когда я сбежала? — еле слышно спросила я.
— Да. Из-за тебя. Потому что она плохо за тобой смотрела. Он ездил искал тебя по городу. Сотрудников своих подключил. Рисковал головой, должностью, званием, карьерой. А он начальник тюрьмы, подполковник внутренней службы, между прочим.
— Но причём тут то, как я на него смотрю? — выдохнула я.
— Потому что ему неловко. Он взрослый, а ты совсем девчонка. И прохода ему не даёшь.
— Я?! — ещё раз тупо повторила я. У меня в голове не укладывалось.
— Да, ты. Хочешь его соблазнить?
Как выброшенная на берег рыба, я открывала и закрывала рот, не зная, что сказать.
— Нет. Конечно, нет! — выдохнула я.
Но в тот день начала прозревать.
— Это я, — позвонила я Гринёву. — Поможешь?
— Всегда. Что нужно сделать?
— Помочь мне попасть в свою квартиру.
— Хочешь взломать дверь?
— Да.
— Зачем?
— Кое-что проверить, — сглотнула я. Он молчал. — Андрей, если не хочешь или боишься, так и скажи. Попрошу кого-нибудь другого.
— Дело не в этом.
— А в чём? — оглянулась я на пустой в послеобеденное время зал кафе, в которое устроилась официанткой.
— Тебе не нужно взламывать дверь. Тебе нужно поискать ключ.
— Там поменяли замки.
— Вот эти новые ключи и поищи.
— Где? — не поняла я.
— У своей подруги в рюкзаке, — уверенно ответил он.
Я прикинула, что если хочу оказаться дома у Оксанки, пока никого нет, то отпроситься с работы нужно сейчас. Но первым делом зашла в комнату тёть Марины.
С замиранием сердца остановилась на пороге.
Смятая не заправленная постель. Её вещи, сваленные как попало в кучу. Словно она вытащила их все, не зная, что надеть, а потом с кровати просто скинула на стул. Вещи Урода, аккуратно развешенные в открытом шкафу. Парадный китель с погонами. В тот день я увидела его форму первый раз. Но дальше не пошла, вернулась в нашу комнату.
— Откуда ты знал, что у Оксанки есть ключи? — спросила я у Гринёва, что ждал меня на улице.
— Видел, как вчера она выходила из твоего подъезда.
— Вчера? — удивилась я. Но долго размышлять времени не было: я ещё должна вернуться на работу, если хочу, чтобы за смену мне заплатили.
Гринёв забрал ключи.
— Зачем ты водишься с этой собакой сутулой? — спросил он, ковыряясь в замке громоздкой старинной двери.
— Вожусь? Я у неё живу.
— А зачем ты у неё живёшь? — поменял он ключ в связке.
— Потому что больше мне негде.
— Зачем ты согласилась? — навалился он плечом на дверь, и замок наконец щёлкнул, открываясь. — Мой отец забрал бы тебя к нам.
— Твой отец? — покачала я головой, словно он сказал глупость, хотя он меня и не видел.
— Да, мой отец. Хирург. Что учился вместе с твоей мамой. И думаю, когда-то даже был в неё влюблён. Но она выбрала твоего отца, и в итоге они остались друзьями.
— Как бы мы жили у тебя? — усмехнулась
