Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Антон сказал вам звонила врач СИЗО, — согласно кивнул адвокат. — У меня примерно та же информация о здоровье Сергея Анатольевича. Напрасно не переживайте, Евгения Игоревна, — словно прочитал он мои мысли. — Начальник тюрьмы сейчас очень уязвим, но пока есть шанс сохранить своё звание и своё кресло, он будет следить за сенатором Емельяновым как за зеницей ока. Более того, это даже в интересах Петра Николаевича — снискать расположение Сергея и выслужиться. Пресса, правительство, сам президент держат этот случай на контроле — вам не о чем беспокоиться. Кроме как о здоровье Сергея Анатольевича, а оно как раз и требует ещё пару дней покоя.

— А вы можете хотя бы сообщить ему как-то, что он свободен? — умоляюще посмотрела я на адвоката. 

— Сделаю всё возможное, — приложил он руку к груди. — И позвоню, сразу, как только бумаги будут у меня.

Он на этом откланялся. А я посмотрела на телефон: заряжен ли.

Этот звонок я не пропущу ни за что в жизни.

— Жаль, что нельзя поехать сразу, — с детской непосредственностью вслух сказала Диана то, о чём все подумали.

Но я решила провести эти два, почти три, дня с пользой: съездить к врачу, вымыть квартиру, накупить цветов и поставить букет в каждый угол. Не знаю почему, но хотелось море цветов к возвращению Сергея.

Просто хотелось цветов.

Праздновать мы, конечно, будем, когда Моцарт вернётся.

«И чёрт с тобой, Емельянов, я ведь прощу тебя за всё, что ты мне наговорил», — улыбнулась я.

Но пока надо было поставить в известность маму.

А сообщать такие новости по телефону неправильно.

Поэтому мы все вместе поехали к ней.

Глава 29. Евгения

Я думала, почувствую воодушевление, радость, облечение, но пока чувствовала только опустошение.

Чувствовала себя сухим колодцем, вычерпанным до дна.

Возможно, этому колодцу в моей душе просто нужно время, чтобы снова наполниться — тогда я снова научусь радоваться. Возможно, я ещё боялась верить, что всё позади, и смогу расслабиться, только когда обниму мужа. Но, как бы то ни было, пока во мне не было сил даже улыбаться.

И мрачный, такой же душевно растерзанный, Бринн как никогда был мне близок.

Сашка, Иван, Диана, Руслан, сидя за накрытым столом, бурно обсуждали подробности пережитого за последние дни, а нас с Антоном мама пригласила посекретничать ко мне в комнату.

Мы были рады покинуть весёлое застолье.   

— Что Целестина? Нашлась? — спросила я, сев на подоконник.

— Нет, — покачал головой Бринн. — Я съездил домой. Но у меня она тоже не появлялась. А где и как её искать, я себе даже не представляю. Да и надо ли, — тяжело вздохнул он, снял и снова надел своё новое странное кольцо, прокрутил на пальце.

Я проследила за его руками и пожала плечами.

Честно говоря, для меня это стало больше, чем очередной новостью — откровением, что Бринн так подавлен, расстроен и зол из-за Эли. Мне и в голову не приходило, что он будет так переживать. Что для него это окажется настолько серьёзно.

Он и сам, похоже, не ожидал, что её побег так сильно его заденет.

Хотя, может, он был расстроен не только этим. А чем-то, что мне не ведомо. Но его мрачное настроение было налицо.    

— Хочешь об этом поговорить? — спросила я.

— Не особо. И точно не сейчас, — покачал он головой.

— Ну, иди хоть обниму, — развела я руки в стороны.

Бринн покорно ткнулся лбом в плечо. Я погладила его по спине. А потом крепко прижала к себе и вздохнула. Мы так сроднились за эти дни, что пусть я не понимала его боль, но так остро её чувствовала, что хотела забрать себе.

Именно об этом я и думала, обнимая его, что готова разделить его беду, помочь, поддержать, сделать что угодно, как и он поддерживал меня в эти трудные дни, когда дверь неожиданно открылась.

Я подняла голову.

— Ой! Простите! — замерла на пороге Диана.

Её округлившиеся испуганные глаза, смятение, шок вдруг сделали ситуацию такой двусмысленной, что я невольно разжала руки.

— Не знала, что вы… — неподдельный ужас на её лице заставил меня похолодеть, онеметь, растеряться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что мы что? — резко развернулся Бринн, испепеляя её взглядом. Но его неожиданная вспышка гнева усугубила ситуацию ещё больше.

— Я же сказала: простите, — гордо вскинула Диана голову, шагнула назад, наткнулась на маму, но уже не извинилась, выскочила пулей и побежала по коридору.

— Что это с ней? — проводила её глазами мама и плотно прикрыла дверь.

Проклятье! Она же подумала, что мы…

Я пыталась представить, как это выглядело со стороны: широкая спина Бринна, мои руки на ней, его склонённая голова. Мы словно… целовались? О, нет!

— Забей! Всё это пустое, Жень, — уверенно покачал головой Бринн, видя ужас на моём лице. — Она себе слишком много придумывает. Того, чего нет. Слишком много.

— Может, сходить за ней? Поговорить? Объяснить?

— Не стоит, — он погладил меня по плечу, смягчаясь. — Не переживай, я разберусь.

  Но пока я переваривала случившееся, а Бринн меня успокаивал, мама уже залезла под кровать и извлекла из-под неё свёрток, оттянув внимание на себя.

— Держи! То, что ты просила, — вручила она мне что-то в такой знакомой плотной бумаге, что я разом забыла обо всём остальном.

— Это же?.. — обомлела я, и, положив свёрток на стол, стала поспешно срывать обёртку.

— То самое? Седьмой лот? «Другое»? — стал помогать мне Антон.

После совместных усилий по освобождению от трёх слоёв крафт-бумаги, нашим горящим от любопытства взглядам предстала старая жестяная банка с выбитыми по крышке чеканкой цветами и надписью: «КАРАМЕЛЬ кондитерской фабрики С.И.АФОНИНЪ». 

Помятая, местами поржавевшая, видавшая виды, большая прямоугольная жестяная коробка с плотно подогнанной крышкой перевешивала на одну сторону. Мы крутили её как головоломку, пока Бринн не показал на крепления крышки и не подцепил край с противоположной стороны.

Как волшебный ларчик, она распахнулась с металлическим скрежетом. И мы застыли, не зная, что сказать.

— Диафильмы, — подсказала мама, когда в руках у меня оказалась круглая пластмассовая баночка с надписью: «Ну, погоди! Выпуск №5».

Половина жестянки была плотно заставлена баночками с диафильмами: пластиковыми и металлическими. Внутри той, что я держала в руках, как и было заявлено, покоилась свёрнутая в рулончик плёнка. 

— По крайней мере понятно, почему перевешивало на один край, — иронично заметил Бринн, явно оставшись не в восторге от содержимого. Он достал лежащую с другой стороны небольшую плоскую картонную коробочку. — Бобинная кассета, — пояснил он мне и извлёк на свет божий намотанную на круглую зелёную бобину плёнку, что крутили в кинотеатрах времён молодости моей мамы. Только эта бобина была раз в десять меньше, диаметром с мою ладонь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Как думаешь, на них записано что-нибудь ценное? — с надеждой спросила я.

— «Самогонщики». Цветная фильмокопия. Продолжительность демонстрации 10 минут, — прочитал он надписи с двух сторон коробки и, раскрутив конец плёнки, посмотрел на свет. — Похоже, именно он и есть, старый советский фильм.

— А у меня мультфильм по волка и зайца, — проделав всё то же самое, я отбросила плёнку, не скрывая разочарования.

Мы вытащили все кассеты и баночки, перетрясли, заглянули в каждую, но в плоской жестяной коробке ничего, кроме коллекции старых плёнок, больше не было.

— Возможно, если найти кинопроектор и пересмотреть… — предположил Бринн.

— У бабушки был такой кинопроектор, — напомнила мама и выложила на стол из кармана ключи: — Ты ведь и так собиралась. Это от бабушкиной квартиры.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Точно! Спасибо, мам! Спасибо, что попросила ключи, — кинулась я её обнять. — Надеюсь, в записях будет хоть что-нибудь. И всё это было спрятано не напрасно. И всё сделанное нами — тоже не напрасно.