Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Он всё ещё пишет письма, да? — покачала Евангелина головой, правильно оценив мой застывший взгляд. — Он всегда был таким старомодным и таким трогательно убедительным.

Она встала, легко закинув сумку на плечо.

— Надеюсь, ещё раз объяснять, что ваш брак не имеет юридической силы — лишне? Он мой законный муж, у нас семья и ребёнок, а ты ему никто, — бросила она на стол купюру в оплату за воду и сочувственно покачала головой: — Глупая, наивна, доверчивая девочка. Забудь о нём. Он же сказал: «Перестать думать, что всё могло быть иначе. Что у вас могло быть будущее. Забудь меня, малыш. И живи дальше», — процитировала она слова, что он мне сказал в тюрьме, прощаясь.

Но откуда она?.. Он ей рассказал? Я подняла на неё глаза.

 — Как тебе ещё понятнее объяснить? — передёрнула она плечами. — Какие бы красивые слова он ни говорил, чего бы ни обещал — он просто тебя поимел, детка. Ты поверила пустым обещаниям женатого мужика, — смерила она меня взглядом как жалкую, отвергнутую, обманутую любовницу и уточнила: — Что бы между нами ни происходило — давно и добровольно женатого. На мне, — усмехнулась она и, круто развернувшись, пошла прочь.   

Забудь меня, малыш. И живи дальше…

Забудь меня…

И другие его слова, что он сказал раньше, в камере, вспомнились мне сейчас:

Иногда это всё меняет. И ребёнок становится важнее всего остального…

А ещё слова дежурной надзирательницы, что жена к нему уже приезжала.

Вчера, даже если бы могла говорить, я не знала, что крикнуть Евангелине вслед.

Но я не могла. И наверно, выглядела глупо, открывая и закрывая рот, из которого не вырывалось ни звука, как выброшенная на берег рыба, но именно так я себя и чувствовала.

Всё, что я должна была ей сказать — всё это пришло мне на ум позже. Когда, покачивая конским хвостом алой масти и стройными бёдрами, она скрылась за дверями кафе и меня словно включили.

— Да пошла ты! — выкрикнула я, пугая посетителей.

Плевать, что обо мне подумают.

— Да пошла ты! — бубнила себе под нос, когда неслась через подворотню домой.

И расхаживая по комнате, прижимая телефон к уху, снова и снова повторяла то же самое, как мантру, как молитву, как чёртово заклинание: да пошла ты, да пошла ты, да пошла…

— Валентин Аркадьевич! — буквально выкрикнула я. — Я сейчас пришлю вам снимок. Одну интересную бумажку… Какую? — я усмехнулась. — Вы сами поймёте, когда получите. И сами поймёте, что с ней делать. Перезвоните мне, хорошо?

Я сфотографировала свидетельство о браке, что вручила мне красноволосая сука, и отправила ему.

И, ожидая реакции адвоката, всё ходила и ходила туда-сюда как маятник по комнате.

Перед глазами стояло её распростёртое на кровати тело, разметавшиеся по простыням красные волосы, блики свечей по стенам, что теперь казались мне зловеще чадящими. А по стенам словно ползли настоящие змеи, а не светильники…

Вздрогнула от звонка.

— Евгения Игоревна, — растерянный голос адвоката. — Я, конечно, всё перепроверю, сделаю запрос, всё лично уточню и разузнаю, но… я даже не знаю, что сказать. Ничего, кроме того, что это какая-то чудовищная ошибка, или злой розыгрыш, или нелепица мне просто не приходит на ум. Где вы взяли это свидетельство? Даже ещё с печатью нотариуса?

— Ну, приезжайте, я вам эту бумажку прямо с синими печатями вручу, она у меня на руках, если вы мне не верите.

— Да вам-то я как раз верю. В голове не укладывается абсурдность ситуации, — явно был он взволнован не меньше меня. — У меня к вам только одна просьба. Евгения Игоревна, пока я всё не проверю, пожалуйста…

— Это лишне, Валентин Аркадьевич, я ничего и не собираюсь предпринимать, пока не поговорю с Сергеем, — ком опять подступил к горлу, но я его проглотила, распрощавшись с адвокатом.

Швырнула в урну букет: алый цвет шишек теперь был мне ненавистен.

Сверкающему чистотой и уютом дому в тот момент я была благодарна за то, что он пустой: все разъехались по домам.

Забудь меня…

Глупая, я так радовалась, что этот дом перестал быть штаб-квартирой, что теперь это наш Дом. Дом, который ждёт и готовится к возвращению хозяина.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я вышагивала по длинному коридору взад-вперёд всю ночь не в силах остановиться, не зная, что думать, что делать.

Я знала точно только одно: что я приеду в СИЗО к одиннадцати часам.

Что я увижу его во что бы то ни стало.

И я увидела…

— Ну вот и поговорили! — сказала я Перси, запуская пса в квартиру.

Цветы уже доставили. Нарядные букеты стояли в каждом углу и благоухали на всю квартиру.

Я сползла по стене на пол прямо в прихожей, закрыла руками лицо и заплакала.

Глава 32. Моцарт

— Что ты сделала? Что, твою мать, ты сделала? — не орал, скорее шипел я в ярости.

— Видел бы ты со стороны, как скрипел зубами, когда я читала письмо, что тебе написала твоя блондиночка, — сняв шапку, Евангелина разбирала руками волосы дочери и явно глумилась надо мной, довольная произведённым эффектом. — А с какой гордостью выгнул грудь, когда сказал, что счастливо женат. Это так смешно: влюблённый мужик. Но влюблённый Моцарт — смешно втройне, — она засмеялась.

— Рад доставить тебе столько удовольствия, но я задал вопрос.

— Да ничего особенного, Сергей. Ты же видел: она жива, здорова. А что смотрит теперь на тебя как на плевок — так заслужил, — хмыкнула она и крикнула водителю. — Здесь направо!

— Ты ей сказала, что я женат на тебе? А это наша дочь? — не сказать, чтобы я сам не догадался, всё это она уже заявила журналистам, просто боялся, что Женьке от себя она добавила что-то ещё. Какие-то подробности, которым моя гордая девочка поверила.

— Ты считаешь этого мало? Бедная, она была так потрясена, когда увидела Алёнкино фото. А представь каково ей сейчас, когда ты ушёл с дочерью на руках и со мной в обнимку. Согласись, это было жестоко, но гениально — разбить ей сердце.

— С этим я неплохо справился и без тебя, — выдавил я сквозь зубы, и стиснул их так, что они едва не крошились.

Сука! Как же хотелось стиснуть руки на её шее и придушить эту змею. Развеять её в пыль, прах, пепел.

 Я пристально посмотрел на девочку у неё на руках.

— Но наблюдать, как корчишься от боли ты — удовольствие куда большее, чем видеть трясущиеся руки и побледневшее личико твоей принцессы, — гаденько засмеялась она, и девочка у неё на руках радостно улыбнулась в ответ, видя счастливую мамочкину улыбку. — Она так самоотверженно за тебя сражалась, эта храбрая наивная глупышка, а в итоге осталась с открытой раной в груди. Так что считай, мы в расчёте. Я удовлетворена.

Ну это мы ещё посмотрим.

Я вытер испарину, проступившую на лбу и приоткрыл окно, чтобы не грохнуться в обморок от слабости и не напугать ребёнка. Голова кружилась. К горлу подступила тошнота.

Пока я просто принимал правила игры и выяснял, что происходит.

— Она не моя дочь, да? — отвлёк я Евангелину от воркования над ребёнком.

— Нет. Но теперь для всех — твоя.

Я едва сдержал вздох облегчения. Слава богу, на одну дочь меньше. Я и с одной ума не приложу что делать. А это несчастное дитя не вызывало у меня никаких чувств. Разве что сожаление. Втянуть ребёнка в свои игры? Да ты не мать — ехидна. Я скривился и отвернулся к окну, пока эта самка колючего утконоса продолжала:

 — Везде, по всем новостям, блогам, каналам будут крутить кадры твоего триумфального освобождения, историю твоей тайной семьи, что ты берёг как зеницу ока. А ещё историю нашей всепоглощающей любви и цитировать строки твоих писем. И каждый раз, видя наши фото на экране, она будет корчится от боли и втыкать в твою фотографию новый дротик. Эх, надо было подсказать ей про дротики. Я делала именно так.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Одного. Письма, — уточнил я. — Которое ты порвала.

— Как же плохо ты меня знаешь, если думал, что я рвала твоё письмо.

 Как же плохо ты знаешь меня, если думаешь, что я покорно проглочу всё, чем ты пытаешься меня кормить и давиться.