Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Как скажете, — кивнула она.

— Ну и вроде всё. Если что-то забыла, потом заберу. А нет, так и нет.

Она вздохнула и раскинула руки.

Да, на дорожку посидела, обнимемся.

Я прижалась к тёплой мягкой груди, а потом не глядя, чтобы не расплакаться, схватила чемодан и повезла в прихожую.

Антонина Юрьевна вывезла второй.

Водитель помог забросить вещи в багажник.

— Куда едем, Евгения Игоревна? — спросил он, глядя на меня в зеркало заднего вида. И я хотела назвать адрес квартиры, которую только что сняла, но рука в кармане наткнулась на записку.

Конечно, Он мог уже уехать.

Мог вообще поехать не туда.

Мы можем разминуться. Сколько времени прошло: час, два?

Но кого я обманывала?  

 «Он будет там» — звучало как заклинание, против которого я была бессильна.

 Я задам только один вопрос. Только один, уговаривала я себя, когда водитель молча кивнул на названный адрес и выехал из подземного гаража.

Я спрошу: это правда?

Нет: зачем? А, может: за что?

Или ни о чём не буду спрашивать, просто посмотрю в глаза и всё.

Просто прикоснусь. Последний раз вдохну его запах.

Удостоверюсь, что у него всё хорошо.

«…она будет лгать, хитрить, изворачиваться, смеяться тебе в лицо, искажать правду, складно и убедительно рассказывать обо мне небылицы… тебе очень захочется в них поверить… но, заклинаю тебя, малыш, не верь ни единому её слову…» — умоляло его письмо.

Если бы не оно, наверное, меня бы здесь уже не было.

Но дело было не в ней, не в этой женщине, говорила ли она правду или лгала — в нём. Всё, что он хотел сказать — он сказал до её появления, в нашу последнюю встречу в тюрьме.

Забудь меня, малыш. И живи дальше…

Я ехала не ради неё, просто не хотела, чтобы между нами осталась чужая ложь.

— Здесь ворота, Евгения Игоревна, — остановился водитель перед запертой ажурной решёткой.

Но я видела не припаркованные за ней знакомые тонированные машины, не почти растаявший на клумбах свежий снег: он шёл всю ночь, а пролежал так недолго, не фонтан: его величественные классические очертания угадывались под слоем брезента, я видела женщину, что стояла у ворот.

— Ничего, я пройдусь, — открыла я дверь машины.

Спрыгнула на асфальт. Проводила глазами, освобождающую проезд машину. А потом повернулась:

— Целестина?

— Я же сказала: тебе дадут адрес. Не ходи к нему, — покачала она головой.

Её густые чёрные как смоль волосы всё так же скрывали один глаз.

Эля поёжилась от холода, словно долго стояла на улице.

— Ты сказала: не ходи. А я приехала, — упрямо вскинув подбородок, я открыла скрипучую решётку, что была врезана во въездные ворота для прохода и оказалась не заперта. Пропустила Целестину вперёд. 

— Так и знала, что не послушаешься, — усмехнулась она.

— Считаешь, можно что-то ещё больше испортить?

— Тебе виднее, — пожала она плечами и остановилась передо мной.

— Что ты здесь делаешь? 

— Жду тебя, что же ещё, — пожала она плечами.

— Там Бринн с ума сходит, — отодвинула я её волосы с лица. Шрам ещё был, но закрытый прозрачным пластырем теперь он розовел лишь тонкой полоской. Веко тоже поднялось. А она ведь была красавицей. Настоящей ведьмой. Яркой. Умной. Насмешливой. Её бы на костёр.

— Хочешь поговорить про Бринна? — она приподняла бровь, когда я отпустила волосы. — Или всё же о том свидетельстве о браке, что прожигает тебе бедро прямо через сумку?

— Ты всегда всё знаешь, да?

— Нет. Но это знаю, — она хитро улыбнулась. — Девочка не его дочь. И ты ведь не поверила ни единому слову Евангелины Неверо, правда? — прищурилась она своим обычным одним глазом.

— Иначе бы меня здесь не было, — я посмотрела на неё в упор.

— Вот и славно. Хоть, я и зря написала эту записку, ты не зря пришла, Моцарт в юбке, — смерила она меня взглядом.

Но я пришла сюда не ради неё. Сама поднялась на крыльцо.

Настоящий дворецкий открыл нам дверь в дом.

Мы прошли холл. Поднялись по красивой мраморной лестнице, что обрамляла его полукругом с двух сторон.

— Мне не понравится то, что я там увижу, да? — остановились перед большими дверями в залу. Я была уверена в своём решении ровно до этого момента, а теперь разволновалась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Возможно, — Целестина снова пожала плечами. — Но ты ведь не из тех, кто трусливо сбегает, правда? Ты из тех, кто уходит с гордо поднятой головой.

Она толкнула двери и отступила в сторону, растворившись, словно её здесь и не было. На самом деле просто не вошла следом.

Огромные, двустворчатые двери распахнулись с мягким скрипом.

Головы всех людей, находящихся в комнате, обернулись ко мне.

Но я видела лишь одного.

И даже полумрак большой гостиной, тусклый сумеречный после яркого уличного света и нарядных витражей холла, не мог скрыть, как Он… потрясён моим появлением.

До потери слов, до шока, до растерянности.

Как встал и замер, не зная, что сказать. Не сводя с меня глаз.

Сглотнул. Выдохнул.      

Граф Шувалов тоже встал.

— С вами приятно иметь дело, Сергей Анатольевич, — привлекая к себе внимание Моцарта, протянул он руку.

Тот собрался в мгновенье ока.

— Да, все мы становимся удивительно приятными людьми, когда садимся за стол переговоров, — ответил ему Моцарт, бросил на стол папку, что держал в руках, и ответил на рукопожатие.

Граф поднял со стола, у которого они стояли, листок и, сложив пополам, убрал в нагрудный карман, а потом откланялся мне.

— Евгения!

— Андрей Ильич, — кивнула я.

— Господа, — обернулся он к присутствующим. — Мне кажется, у Евгении Игоревны есть к Сергею Анатольевичу вопросы. Оставим их наедине.

 И свита амбалов в чёрном, что я видела у СИЗО, проследовала в ту самую дверь, в которую я вошла. Граф вышел последним.

— Малыш, — шагнул ко мне Моцарт, едва мы остались одни.

Я остановила его рукой и подошла к столу.

Из папки, что он кинул, вывалились часть фотографий: это была та самая папка, которую адвокат назвал «новые эпизоды», что могли быть приложены к делу — верхними лежали фото избитой Насти. Моцарт обменял папку на…

Всё похолодело у меня внутри. Увидев копию его детской записки и черновик, где он составлял правильные сочетания цифр, я повернулась.

— Это номера? Ты отдал ему правильные номера?

Большие двери неожиданно открылись.

— Добро пожаловать в реальный мир, детка, — забрала из рук принёсшей кофе женщины поднос с дымящимися кружками красноволосая сука. Я и не видела, что она была в комнате.

Обогнула меня. Поставила его перед Моцартом.

— Очень рады, что из мира единорогов и розовых пони к нам, наконец, присоединилась и ты. Кофе?

— Нет, спасибо. — я повернулась к Моцарту: — Сергей?

Он тяжело выдохнул.

— Малыш, у меня есть нечто дороже, чем эти чужие краденые картины.

— И что же это? — усмехнулась я. — Жена и дочь?

— Можно сказать и так, — смотрел он на меня в упор, не сводя глаз. — А ещё жизнь, которую я не собираюсь провести в тюрьме ради чьих бы то ни было секретов. Мне есть что терять и есть ради чего жить.

— Ну что ж, очень рада за тебя. И рада, что ты свободен. У тебя отличная команда грамотных и преданных тебе людей. Они сделали всё, что могли, чтобы тебя вытащить, и даже больше. Это здорово, что они у тебя есть.

На его впалых и заросших густой щетиной щеках заиграли желваки. Но взгляд стал тоскливым.

— Ой, девочка, оставь все эти правильные слова для школьной линейки, — снова влезла надоедливая сука. — Весь это пафос…

— Заткнись, а! — перебила я, не глядя на неё. — Я не с тобой разговариваю. Я разговариваю с мужем. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь? — спросила я у Моцарта.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Жень, мне очень жаль, — сказал он так, что всё похолодело у меня внутри.

— Тебе жаль?! — не верила я своим ушам. — Чего?!

— Что он связался с тобой, видимо, — засмеялась красноволосая.

Мне понадобилось полсекунды, чтобы схватить со стола кружку и выплеснуть ей в рожу горячий кофе. Полсекунды.