Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

Я пошагал дальше, время от времени поднимая с дороги особенно нарядные листья, собирая их в букет и сожалея, что подарить его будет некому.  

Пока не дошагал до очередного вестового столба.

Этот поворот я тоже помнил. Его я бы проскочил, если бы парни мне не подсказали.

Здесь, повернув, мы пёрли с Элькой семьдесят километров по ямам и ухабам до городка, где живёт Алла, мать Антона.

«Соври, Алла! — увидел я себя со стороны, когда, сидя за круглым столом с жаккардовым напероном, вдыхал запах бархатцев и думал о Давыде. — Я сделаю вид, что проглотил. И я тебе даже не скажу, что Давыдов бы тебя изнасиловал — вот как ты вероятнее всего забеременела бы… факт, что не Давыд отдал приказ убить мою жену, ничего не меняет — он был конченым уродом…» 

Я вспомнил и болезненно скривился даже во сне: моя дочь жива.

Но зачем это от меня скрывали?

Я думал об этом каждый день. Чёртово подсознание, что ты хочешь мне сказать?!

Я услышал свой кашель, рискуя проснуться. Окаянная боль при каждом вдохе и неудобная поза полусидя не позволяли уснуть и забыться без лекарств, но зато я мог сам дышать, хоть и до сих пор отхаркивал спёкшиеся сгустки крови и чувствовал её металлический привкус во рту.

Этот привкус и разбитая губа словно швырнули меня ещё глубже в воспоминания.

Как это было я почти забыл. Но очередной указатель в сторону с дороги, затем старое кладбище и… я вспомнил.

Вспомнил какого чёрта мы неслись на двух стареньких иномарках (другие машины мы ещё не могли себе позволить) в заброшенную деревню, отмеченную крестиком на обычной бумажной карте, заляпанной кровью.

Выбить с увешанного амулетами ушлёпка адрес оказалось непросто. Но выбитый зуб мы оставили «демоноборцу» на память — сделать себе ещё один оберег от демонов вроде нас, которым нельзя врать, когда спрашивают: где девчонка. Патефон был очень убедителен, когда вручил ему собственный зуб и пацан раскололся.

Лес, в котором стоял отмеченный на карте заброшенный особняк казался особенно зловещим в сумерках. В тот год горели торфянники. На трассе из-за густого дыма даже столкнулось разом тридцать с лишним автомобилей — показывали в новостях. А нам нужна была именно эта трасса.

По кустам позёмкой змеился вездесущий дым. И Элька в длинном разорванном на спине чёрном платье, привязанная лицом к столбу, обложенному по кругу охапками сучьев и сена, казалась сошедшей с картин про инквизицию.

Может, проклятья на нашу голову и неслись, когда мы отвязывали её от столба, но дальше этого ублюдочные мракоборцы, решившие ритуально сжечь ведьму не пошли: кулаками махать не стали, да и просто попрятались и лишь мелькали мрачными тенями в пустых глазницах заброшенного дома.

Мы чуть не разбились на обратном пути, едва не угодив в аварию, только благодаря Целестине вовремя свернули и избежали столкновения, — так что кто кого ещё спас.

Тогда, буквально за пару дней до этого, наконец, вернувшись домой после целого месяца отсутствия (Лука расширял свои владения и я, как новый член банды проходил проверку на вшивость в регионе), я узнал, что Целестина пропала, а Катя ждёт ребёнка.

Предложение Катерине я сделал до того, как уехал, чтобы знала: намерения у меня самые серьёзные. Да я и в чёртову банду пошёл лишь потому, что хотел обеспечить семью.

Был искренне рад, что стану отцом.

Был молод, отчаян, честолюбив и ничто, ничто тогда меня не пугало.

Только её слёзы. Но она была юна, испугана, беременна, а я так долго не возвращался. Я обещал, что никогда больше не оставлю её одну, мы выбрали дату свадьбы и она с облегчением вздохнула.

Что ж ты делаешь, проклятое подсознание!

Да не мучай ты меня уже!

Часть этой истории я рассказывал Женьке в нашу последнюю ночь вместе.

Но сейчас я подумал, если перевёрнутый крест на спине Целестины — знак «Детей Самаэля», то были ли это «демоноборцы»? Или как раз наоборот, в том заброшенном особняке в глубине леса проходил обряд её посвящения в ведьмы? Её превращение в ту, кем она стала — сильнейшей пророчицей с уникальным даром. 

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Блядь! Отпусти меня, чёртово лекарство!

Помилуй, память! Сжалься! Пощади!

Первый раз я хотел проснуться и не мог.

И вспомнил случай, о котором совсем забыл.

В тот день я заснул за рулём. И на этой самой дороге, где всё ещё стоял, тупо пялясь на очередной указатель, на котором снова было написано «Дубровка» чуть не разбился. Но в том странном сне, именно Целестина словно ударила меня по лицу наотмашь, заставив проснуться. Я открыл глаза за секунду до того, как из-за поворота вылетела гружёная фура, успел вывернуть руль и вернул машину со встречной полосы на свою.

Я до сих пор не знаю, как Эля это сделала.

Оказалось, я знаю её всю жизнь, но в принципе ничего о ней не знаю.

Она может и это? Может и так?

В тот день я приехал и предложил Целестине выйти за меня замуж.

А она рассмеялась и сказала:

— Если бы я могла тебя отпустить — давно бы отпустила. Если бы могла удержать кольцом — ни за что никому не отдала бы. Но я не могу ни того, ни другого. Ты — не мой. Ты — её, той кого ты ещё не знаешь. Ты жив не благодаря моему дару, а только потому, что ещё её не встретил. Ты встретишь. И между вами никто не встанет. Но ты будешь жить, пока она тебя не предала…

Я открыл глаза, словно только что снова получил наотмашь по лицу, и уставился на зарешеченный светильник.

Нет, Элька, ты не права.

Я жив, пока мне есть ради чего жить.

А всё остальное не имеет значения.  

Глава 27. Евгения

— Да куда ты так несёшься? — догнал меня в пустом вестибюле клиники Бринн.

— Не знаю, — притормозила я у лестницы и стала подниматься не торопясь. — Просто у меня такое чувство, что, если я хоть на секунду остановлюсь, он умрёт или случится ещё что-нибудь непоправимое.

— Единственное, что случится — ты упадёшь без сил, — укоризненно покачал головой Антон. — А Моцарт выйдет и прибьёт меня за то, что я это допустил.

 — Не ссы, не прибьёт, — толкнула я его плечом в знак благодарности, что не давал мне пасть духом. — Ты так и не сделал Эле предложение?

— Ты думаешь сейчас это было бы уместно? — хмыкнул Бринн.

— Ну-у-у, как видишь, Сашке с Иваном уместно.

Он сделал вид, что подавил рвотный позыв.

— На них невозможно смотреть.

— Поверь мне, когда ты только начал встречаться с Элей, вы выглядели так же. Сосались на каждом углу, — засунула я два пальца в рот.

— А вы с Моцартом прямо вели себя целомудренно! Он даже глазами съедал тебя так, что все стыдливо отворачивались. А ты…

Мы спорили всю дорогу, припоминая друг другу всякие мелочи.

— А помнишь?.. — начинала я.

— А сама то!.. — подхватывал Бринн.

Так мы и поднялись на нужный этаж, пререкаясь.

Так оба и замерли у пустой Элиной палаты, где шла влажная уборка.

— Так выписалась она, — объяснила нам санитарка, вытаскивая в коридор ворох грязного белья.

— Когда? — спросила я.

— Так сегодня. Пару часов назад.

У меня все похолодело внутри. И Бринн заметно побледнел.

Если Эля ещё вчера сидела в эластичных бинтах, равнодушно смотрела на происходящее одним глазом и никуда не собиралась, а сегодня подорвалась, никому ничего не сказав, значит что-то случилось — прочитала я по его лицу.

Схватив Антона за руку, я с трудом дошла до кушетки в коридоре.

— Жень, ещё ничего неизвестно. Мало ли что ей пришло в голову. Мало ли куда она подалась, — успокаивал меня Бринн, ежесекундно набирая её номер.

Но заблокированный телефон тут же сбрасывал звонок.

— Проклятье! — едва не вышвырнул он свой бесполезный аппарат в мешок с мусором.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Но с ней же всегда так, да? — смотрела я на него с надеждой.

— Да, черт побери! Всегда! — саданул он кулаком в стену.

Тот же самое он сделал у другой стены…

И в её квартире.

В её пустой квартире, куда мы поехали после больницы.