Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) - Леонид Словин

Дело не в риске, — он был бы на него готов, а в отсутствии целей, как таковых. Он ведь не родился преступником, и у него, как он считал, — нормальные вкусы и потребности. Нет — нет, он, Олег Рындин, займется чем-то совсем иным… Хотя бы, той же политикой… А почему, собственно, нет?… И уж он преуспеет в ней: уж будьте уверены! Потому что ему свойственны воля и дерзость. Жесткие принципы и, что еще важнее, — желание дать другим то, чего лишен был сам.

Ему бы власть в руки, — он бы быстро прекратил неслыханный бардак, который творится вокруг. Он ведь в асфаль товых джунглях ориентируется как в своих собственных карманах! Знает их тайные тропы и лазы, а еще лучше их битателей.

Даже переведя Панадиса, в разряд не просто бесполезных — вредных людей, Рындин решил дать ему своеобразный шанс: пусть оправдается. Но оправдается так, чтобы сам он ничего об этом не знал и не подыгрывал. Игра должна быть честной, без передергиваний…

Вечером того же дня Рындин получил сообщение собственной Службы Безопасности. Конечно, с Российской охранно-сыскной ассоциацией «Лайнс», вошедшей в справочники Всемирной Ассоциации Детективов, ей не сравниться, и все же…

— Панадис звонил с международного телефонного пункта на углу Большой Бронной и Тверской в Баку. Потом в Израиль. Связывался там с неким Бреннером в Тель — Авиве. О чем говорил — не удалось установить…

Докладывавший сделал многозначительную паузу.

— Что еще?

— У нашей птички — странные вкусы…

— А именно? — спросил Рындин.

— Сначала увязался за каким — то бабцом, и мы уже думали, что снимем для вас фильм: «Доктор Панадис и молоденькая телка». Но потом оказалось, что он не только бабник, но и и бисексуал…

— Что? — переспросил Рындин. Развязный тон его разозлил, и он решил поставить нахала на место. — Я плачу вам не за остроты, а за информацию, отрезал он сухо.

— Простите, — поперхнулся телефонный собеседник.

Рындин помолчал пару секунд, а потом спросил своим обыденным тоном:

— Что вы имели в виду?

— С Пушкинской он так и не ушел. Расхаживал по супермаркету на Тверской. Присматривался, ничего не покупал. На часы поглядывал… Кого-то выискивал. В основном, среди мужиков.

— Ну и что?

— Минут сорок ждал, — нашел нужным оправдаться собеседник, нетерпеливо так….

— И потом?

— В половине шестого издалека заметил какого — то типа, сделал ему знак рукой и сразу завилял бедрами.

— Что за тип?

— Мы его сфотографировали. Вы получите снимок. Лет сорока, одет, как говорится, с иголочки. По виду, — китаец…

— Китаец?! — переспросил Рындин.

— Да, Олег Алексеевич…

Рындин хмыкнул.

Глава службы безопасности многозначительно кашлянул: щекотливое дельце, порученное ему, он выполнил четко и пунктуально…

— Удалось его проводить? — не допускающим, что могло быть иначе тоном продолжал расспрашивать рындин.

— Так точно. Снимает квартиру на Тверской, напротив Центрального телеграфа. Владелица — дочь сталинского министра, живет на даче. Единственный сын — дипломата, аккредитован в Конакри…

— Сколько времени китаец этот в Москве?

— Соседи говорят, что бывает наездами. Его видят тут при примерно с год…

Рындин подумал:

— Имя и фамилия, конечно, нам ничего не говорят?

— Естественно, — обрадовался собеседник, — здесь он может блеснуть профессионализмом.

— Их у него, скорей всего, в избытке…

Рындин опять поморщился: что за манера — выпендриваться на службе?

— Это все, Олег Алексеевич.

— Спасибо, — сказал он суховато…

Рындин получил нужную информацию: Шанс оправдаться, который он предоставил Панадису, тот не не использовал…

Теперь не могло быть никаких сомнений: сегодняшний визит Панадиса к нему — лишь хитроумная попытка обвести его, Рындина, вокруг пальца. И предпринята, возможно, по совету того же Ченя.

С этой минуты судьба Панадиса и его секьюрити — израильтянина, в принципе, была решена.

Рындин отложил телефонный аппарат.

Последствия нападения на Медицинский Центр «Милосердие 97» были ликвидированы. Его ждали дела…

5

Андрей Станиславович Ковальский принадлежал к редкому типу людей, которые и в огне не горят и в воде не тонут.

Встретит такой по дороге смерть — весь расплывется, заокает:

— Кого вижу! Какая встреча!

Ну прямо друзья с рожденья — и как за таких не порадоваться?!

Пошутит, покалякает, посмеются оба, и, глядишь, смерть растрогается: «Чего ж это я, подумает, плошаю?! Хорош же мужик, чего же его так быстро с собой забирать?!»

В свои шестьдесят три, он, инженер Ковальский, хоть и на пенсии уже, а со всеми в ладах, всем нужен. Он тебе и починит, и смастерит, из дерьма конфетку слепит и так еще тебе подаст, что съешь и спасибо скажешь.

Он и в пятьдесят пять еще в горы ходил, на плотах по рекам сплавлялся. Рюкзак на одном плече, гитара на другом, запас анекдотов, который и на вторую, и на пятую ночь не кончится… Всегда ровен, весел, свободен. С женой развелся еще в тридцать пять, сын в Питере доценствует, а сам бабешками иногда балуется: обычно лет на пятнадцать помоложе. Чтоб не слишком и в то же время…

Всю свою жизнь он так: звезд с неба не хватал, но зато руки! Обе правые и, как говорится, по локоть золотые. Да за одни такие руки человека почитать можно. Цены им нет и не может быть. Все сделают, со всем справятся. И главное — без истерики, нервотрепки, ворчания и жалоб: все со смешочком, с напевочкой, с присвистом.

Студентом был таким, потом инженером. Все рады были ему. У него собирались, к себе приглашали…

Пока не женился. Походы, «мальчишники», междусобойчики — все сразу закончилось. Жена попалась — зануда:

— С туристами не пойдешь! Что я одна с малым буду сидеть?

Дальше — больше:

На спевку гитарную, под дым и водочку — «Только попробуй, — я что, домработница тебе?» Рыбку поудить где-нибудь на водохранилише в Подмосковье? «Ты бы лучше делом занялся, а не глупостями…»

Он любил из дерева безделушки делать, мебель старинную реставрировал. Все соседи к нему обращались — «видик» вышел из строя, перегорел утюг…

Помогал, подсоблял, успокаивал…

Никогда не видели его унылым, и, что бы не случилось, не жаловался и не впадал в отчаянье.

Таким в молодости был и таким в пенсионном возрасте остался.

Иных его сверстников взять — да они злобой, как тюбик пастой, переполнены. Только открой: полезет, поползет — не остановишь! Жалуются, стонут, кряхтят, все на свете клянут и честят.

А вот он, Ковальский, — нет! Всегда одинаков: всем доволен, везде нужен…

Лет пять назад, когда разогнали весь ИТР на заводе, — кого в рабочие, кого на пенсию, кого в отпуск без содержания а кого и просто за ворота Ковальский долго не тужил и не печалился…

На третий день, когда шел на оптовый рынок за макаронами да за сахаром — так много дешевле получалось — глядит: стоит мужик возле «девятки» на дороге, дверь в машине закрыта наглухо, ключ внутри, а он потеет, парится, пытается внутрь проникнуть. И все не впротык.

Вот Андрей Станиславович и приткнулся. Попотел вместе с бедолагой минут пятнадцать, пару анекдотов рассказал, запачкался слегка — но ведь открыл все же. Мужик сунул ему пятьдесят тысяч недоминированными…

— Да ты что, брат? — изумился инженер.

— Да я б тебе и три раза больше дал, коли б было…

Ну, насчет было — не было, это — поди знай! А вот сама по себе мысль о замочном ремесле: а почему бы и нет? — в мозгу, как острый гвоздь застряла.

Пошел, понакупил на развале старых и ржавых замков, неделю повозился, поразбирал и пособирал, глядишь, уже на более сложные нацелился. А потом и за иностранные принялся — турецкие, итальянские, их теперь на все металлические двери в домах ставили.

И так пошло и поехало. Через полгода у него уже и клиентура своя появилась. Звонки со всех концов города. Днем — один прейскурант, ночью другой.

— Станиславыч, гони, давай! Понимаешь, замок у меня, едри его корень… Не могу в квартиру войти. Такси, я тебе в оба конца оплачу…

На время к мастерской присоседился на Ордынке, где сейфы чинили. И там тоже свое мастерство показал. Но с этим быстро покончил: дело стремное и зачем это ему надо? Этого только ему не хватало! А вот замки автомобильные его продолжали кормить. И довольно неплохо. Себя он сам называл честным и профессиональным взломщиком. Его даже в милицию приглашали: советы давал, консультировал…

В тот злополучный вечер Ковальский возвращался навеселе. Настроение у него было отличное: шел и пел от переполнявшего его жизнелюбия. Бабешке сорок семь, но вся пухлая, жаркая. Готовит — что надо! На стол «абсолюта» выставила. А ночевать оставаться у чужих он не любил: к своей постели привык. Вот и выбрался — за полчаса до закрытия метро.