Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) - Леонид Словин

Брезгливо протерев трубку платком, словно волчье дыхание передается по проводам, Рындин отодвинул аппарат.

Менты мало чем отличаются от уголовников, кипел Рындин. Те же преступники, только одеты в форму и находятся на службе самого государства… Но и тут они о своих собственных интеерсах не забывают…

Ровно в пять Рындин переступил порог зоопарка.

Он попал сюда впервые после реконструкции. Высокие арочные ворота венчали вход. Посетителей было мало. На камнях серебрился снежок.

Он улыбнулся: ему почему — то пришло в голову, что неплохо было бы приехать сюда с Кариной. Он почему — то не вспомнил о своем решении отделаться от нее.

Но романтика погасла, как сигарета под ногами пьяного сержанта. Мент не пришел.

Семь минут… Десять… Пятнадцать…

Чувствуя, как его трясет от бешенства, — это так вот уни зить, и кого! — Рындин направился к выходу. И в этот самый момент откуда — то из темноты возникла маленькая, сухощавая, вся как на шарнирах фигурка в штатском. В непомерно большой кисти была смятая и свернутая трубкрй газета. Человек развернул ее: «Московский комсомолец».

— Ждешь? Знал, что будешь ждать…

Нижняя челюсть у незнакомца глубоко выдавалась вперед, водянистые глаза смотрели, словно примеривались, как надежней навесить наручники.

Рындин окинул сверху вниз взглядом это неказистое существо и брезгливо усмехнулся.

— Так вот вы какой?…

Интеллигентское пренебрежение, сквозившее в его голосе, буквально, взбесило незнакомца. Он как бойцовский петух придвинулся к Рындину: вот вот начнет драку!

На Рындина дохнуло гнилостным запахом водочного перегара, несвежей пищи и больного желудка.

Он решил донять этого мента холодным тоном аристократа, которому приходится разговаривать с мразью.

— Мы ведь, милейший, встретились не для того, чтобы оскорблять друг друга, а по делу. Я плачу деньги, а вы исполняете заказ, — Рындин прошел вперед, не обращая внимания на семенившего за ним злобного мента…

Полы дорогой шубы, которую он надел, колыхались на ходу, как судейская мантия. За ней, исходя злостью, как надутый шар воздухом, спешил невысокий сухощавый человечек, успевав ший сделать два шага, пока Рындин делал один.

В водоеме, который обогнул Рындин, вдруг показалась спина гиппопотама: теперь, из — за мерзости преследовавшего его ощущения, она казалась огромной и черной ягодицей, нежащейся в болотной жиже.

— Ты, козел! — забежал вперед малорослый незнакомец с «МК» в руке. Ты кого из себя строишь, а!? Да, я — мент, и горжусь этим! А ты вот бандюга! И не забывайся!..

Рындин резко повернулся. В клетке рядом взвыл павиан. Он издал непотребное хрюканье, потом подмял под себя спиной к себе самку: та слабо сопротивлялась и жалобно повизгивала.

Их головы — Рындина и Ловягина — были построены по разным схемам. Один сам себя распалял, другой, наоборот, как и всегда в случаях настигающей его опасности, каменел.

Возможно, срабатывал все еще живущий у нем инстинкт маленького зверька: верткого, осторожного, хищного. До точно рассчитанного прыжка он себя не проявит, не выдаст. Будет только пламенеть микросветофорами глаз: желтый, красный, зеленый! Иначе он не только не схватит добычу, — окажется добычей сам.

Оскалившись в ледяной улыбке, Рындин снова измерил незнакомца уничтожающим взглядом и вальяжно произнес:

— Ну, коли так, — нам и разговаривать не о чем. Простите за беспокойство…

У мента с газетой в руке, которую он не собирался бросать, отвисла выступающая вперед нижняя челюсть, а водянистые глаза пошли болотными огнями. Он нервно закусил губу и выдавил с ненавистью:

— Ладно, пахан! Твоя взяла, деньги мне нужны. За дом платить надо. Взяли, суки, за жабры! Но ты не думай, что меня купил. Ты инофрмацию покупаешь…

Они находились рядом с загоном. Высоким неуклюжим провинциалом выглядел в нем жираф. Медленно, вразвалку, приминал землю своей плененной тяжестью бурый медведь. А за забором — сеткой мельтешили гиены. Рындин уставился на них, не в состоянии отвести взора. Что — то гипнотизирующее было в их подчеркнутом безобразии. Они рвали на куски брошенную им падаль, отталкивая друга друга спинами, взлаивали и чавкали.

Мент этого не почувствовал: он, Рындин, — да! Сказалось общение со старым педиком из московской оперетты. Наверное, это и отличает интеллигента: он думает не о самих вещах, а об их тайном смысле.

— Так уже лучше, — без всякого выражения произнес Рындин.

Дрессировщик опустил плеть и достал кусок сахара. Строптивый медведь послушно стал на задние лапы.

Рындин достал из внутреннего кармана шубы конверт с день гами.

— Здесь пять тысяч баксов, — строго проризнес он, — можешь пересчитать…

— Еще чего, — огрызнулся тот.

Он затолкал — видно нервничал, — конверт в куртку и шумно втянул носом воздух.

— Это была «Саламандра». Охранное Агентство, контора в Подольске. Там все знают. Попутно занимается сопровождением. Проституток развозит по вызовам…

Он весь напрягся, подчеркнуто харкнул под ноги, как тогда, в телефонной трубке. и выдавил из себя, как гной из раны:

— Ты, падла, горя не нюхал, а он у моджахедов в плену побывал, сбежал…

Прикрыл глаза, словно очнулся и продолжал уже спокойней.

— За базар платить надо. Вот я и плачу. И не фальшивыми. Они «Саламандру» вдвоем нанимали: китаец какой — то и тварь эта скользкая из Баку. Морда круглая, усики еще как будто кот ссыт…

Рындин не успел отреагировать, как тот, словно счищая с себя прилипшую грязь, бросил:

— Все! В расчете мы с тобой!..

— Откуда ты взял это?

Человек с «МК» иронически улыбнулся:

— От верблюда…

И зашагал быстрыми шагами прочь.

Гиены занимались сексом.

Рындин тряхнул головой и отправился к выходу.

Вечером ему позвонил секьюрити собственной Службы Безопасности, поджидавший его в отдалении…

— Человек, который к вам приходил, — мент из РУОПа. Майор. Мы вместе с ним доехали до Шаболовки… Между прочим, там, в аллее, я видел женщину, которая к нам приезжала вместе с братом…

— И тот тоже был? — встрепенулся Рындин.

— Нет, на этот раз — израильтянин, которого она потом привела…

Все цепочка немедленно выстроилась: Панадис подослал к нему пару, которая сразу вызвала у него подозрение. А теперь второй израильтянин, связанный с Панадисом и Бреннером, взял его под наблюдение. Но мы еще посмотрим, кто — кого…

Гуляя неподалеку, Алекс с Анастасией забрели в зоопарк. Здесь он был не таким, как в Иенрусалиме, иным Больше хищников, менее просторные вольеры.

В лучах зажигающихся фонарей клетки со зверями казались, как в детстве, загадочными. Вызывали странное чувство, — не то, чтобы волнение, а какое — то чуть ли не мистическое ожидание: будто здесь и только здесь могла разрешиться давно, с детства, томившая душу тайна.

Рассеянно прохаживаясь вдоль вольеров и клеток, Алекс ловил себя на том, что иногда в раздумье останавливается. Что за шифровку шлет в нашу генетическую память этот исчезающий мир когда — то господствовавшей на земле фауны?

Вот, как экзотический цветок, распушила свой капюшон кобра. Застыла на перекладине акробаткой — мгновенье, и сорвется вниз черноокая обезьяна. Задумчиво, как телескоп, поднял вверх, к звездам хобот слон. Что он видел Африку? Венеру? Весь Млечный путь?

Зоопарк срывал с природы детский чепчик цивилизации, ночным ветром и звуками подчеркивал ее пещерную суть, грубой обнаженностью инстинктов размывал воздвигнутую самим человеком границу между его прошлым, настоящим и будущим.

Из Зоопарка они поехали к Анастасии.

Он вызывал в ней странное чувство — этот высокий, худой и нескладный парень. Какую — то смесь острого любопытства и удивления.

Анастасия знала, что его родители были москвичами, но сам он нисколько не напоминал ни своих русских сверстников, ни, тем более, живущих здесь его соплеменников. Ни внутренне — хотя бы уже потому, что не должен был никому доказывать, что он не хуже, чем они, а может быть, даже лучше. Ни внешне — он был смугл и пропитан других солнцем и ветрами.

Они сели за стол. В серванте у нее нашлась бутылка «мартини». Разлили по бокалам. Открыли коробку конфет.

Алекс поднял бокал:

— За тебя, какая ты есть… — и, улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.

Она уже не злилась на него. Даже акцент его не отталкивал ее так как раньше.

Господи, ну почему он так на нее смотрит?

— Ты женат? — вдруг спросила она.

— Нет, — пригубил он бокал. — Я же не мог сесть на шею матери. Офицер — даже в полиции — это не профессия. Я хочу кончить юридический, а тогда…

— А я была замужем, — довольно горько усмехнулась она. — Не думала, как ты, — что, да зачем? Влюбилась, и пошла в ЗАГС…

— А потом? — смотрел он на нее так, словно хотел пройти куда — то внутрь, но не решался открыть дверь: а вдруг ему не разрешат?