Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

что слышат. Итак, связка слышать – не понимать не тождественна другой: понимать – это не слышать, а слушать и прислушиваться. Это различие должно помочь нам в определении тех отдельных уровней бытия, которые предстают смешанными в интерпретации Бахтина поэтики Достоевского. По определению Бахтина, голос относится к произнесению, «порождается не просто звук, а значащий звук»[182]. Произносить – значит говорить о том, что имеет смысл. Труд произнесения: каждое высказывание – это сложное равновесие признаков преодоления голосом того, что его ограничивает, наделяя значением. Как же возможно установление границ голоса как «значащего звука»? В понятии голоса важны следующие моменты: «… и высота, и диапазон, и тембр, и эстетическая категория (лирический, драматический и т. п.). Сюда входит и мировоззрение, и судьба человека. Человек как целостный голос вступает в диалог. Он участвует в нем не только своими мыслями, но и своей судьбой, всей своей индивидуальностью»[183]. Однако, что имеют в виду, когда описывают голос, исключая из него все то, что делает его слышимым, а не только слушаемым? Голос как идеологема смысла, голос также идентичен осознанию. Иметь голос – это обладать сознанием, причем последнее усиливается (или должно усиливаться) в актах самосознания. А что такое самосознание? Казалось бы, самосознание – это отношение своего голоса к чужому, но утверждать так – не понимать Бахтина. Для него голоса равноправны и замещаемы, они имманентны любому акту сознания, они всегда и чужие и свои. Диалог для Бахтина – это взаимодействие двух голосов, своего и чужого, в их конфликте и неустойчивости, взаимном отрицании, признании и обмене, и что главное – равно правомочности. Нет одинокого голоса, идущего из глубин сокровенно внутреннего «я» (которым бы монологически заявлялось присутствие в мире). Без второго, чужого, голоса нет первого, своего, при взаимодействии которых существование одного единственного Я и его нарциссизм ставятся под сомнение. Следует рассматривать голос, высказанное вслух слово как знак равноправного сознания, как элемент речи, слышимой, проходящей через отдельные сознания, отраженной в качестве их собственного сознания.

Итак, диалогический минимум – это соприсутствие в высказывании по крайней мере двух голосов: своего и чужого, Я-голоса и голоса Другого. Предлагается читать Достоевского в границах многоголосия, или полифонии, но ведь это многоголосие идеально, не реально, только некая возможность понимания особого жанра литературы. Мы ни во что не вслушиваемся, для нас нет диалектных оттенков, специфических вибраций произносимого, нет нужды следить за смещениями акцентов, разлагать авторскую речь героев до означенного высказыванием предела. Голоса фиктивны, и не выражены индивидуально. Сознание для Бахтина – это центр смысловых заданий, и, конечно, поэтому голоса чувственно (акустически) мало значимы, тем более различимы. Но тогда как могут иметь автономию голоса, если они остаются в пределах единого сознания? Вот как на этот довод отвечает Бахтин:

«Все произведение („Двойник“ – В. IX) построено, таким образом, как сплошной внутренний диалог трех голосов в пределах одного разложившегося сознания. Каждый существенный момент его лежит в точке пересечения этих трех голосов и их резкого мучительного перебоя. Употребляя наш образ, мы можем сказать, что это еще не полифония, но уже и не гомофония. Одно и то же слово, идея, явление проводятся уже по трем голосам и в каждом звучат по-разному. Одна и та же совокупность слов, тонов, внутренних установок проводится через внешнюю речь Голядкина, через речь рассказчика и через двойника, причем эти три голоса повернуты лицом друг к Другу, говорят не друг о друге, а друг с другом. Три голоса поют одно и то же, но не в унисон, а каждый ведет свою партию»?[184]

«В ушах Голядкина несмолкаемо звенит провоцирующий и издевающийся голос рассказчика и голос двойника. Рассказчик кричит ему в ухо его собственные слова и мысли, но в ином, безнадежно чужом, безнадежно осуждающем и издевательском тоне. Этот второй голос есть у каждого героя Достоевского…

<…>

Черт кричит в ухо Ивану Карамазову его же собственные слова…»[185].

«Чужое слово постепенно и вкрадчиво проникает в сознание и в речь героя: там в виде паузы, где ей не следует быть в монологически уверенной речи, там в виде чужого акцента, изломавшего фразу, там в виде ненормального повышенного или надрывного собственного тона и т. п.»[186].

«Нашептование чужим голосом в ухо героя его собственных слов с перемещенным акцентом и результирующее неповторимо своеобразное сочетание разнонаправленных слов и голосов в одном слове, в одной речи, пересечение двух сознаний в одном сознании – в той или иной форме, в той или иной степени, в том или ином идеологическом направлении – есть в каждом произведении Достоевского»[187].

«Найти свой голос и ориентировать его среди других голосов, сочетать его с одними, противопоставить другим или отделить свой голос от другого голоса, с которым он неразличимо сливается, – таковы задачи, решаемые героями на протяжении романа»[188].

Психическое вторжение демона сознания[189]. Но если сознание распалось, то как определить, чьи это голоса и голоса ли вообще, есть ли у них имена, раз каждый голос должен быть (по определению) равен собственному сознанию голоса? Если же голос отделим от сознания голоса, то тогда он теряет свою индивидуальность, если же неотделим, то тогда должен распадаться вместе с распадом сознания. Везде, где Бахтин пытается ввести чужое слово, он вводит его как смысловой феномен, причем далее неразложимый и целостный. В таком случае этот голос должен подчинять себе чужое сознание. Встреча самосознаний действительно проходит на их границах. Сознание слышит в себе чужие голоса, мало того, сознание и рождается как способность слышать/понимать звучащий в нем голос. Итак, утверждается единая форма индивидуального: голос – сознание – смысл. Однако к такому голосу невозможно прислушаться, он сразу уже весь голос и есть; он даже «не говорит», скорее объявляет, он не сводим к шепоту или лепетанию, крику или стону, а демонстрирует четкую и ясную артикуляцию звуковых элементов, преобразуемых сознанием слушателя в наделенное смыслом высказывание. Голос = смыслу. Можно идти и далее: голос – это все, что отстаивается личностью ради ее признания Другим (голосом). Но что такое личность, что такое признание и в какой мере последнее определяет первое? Все, что выражаемо, должно быть услышано и признано Другим в качестве безусловной ценности общения между двумя (вот в чем, по Бахтину, и заключается понятие «личности»).

Одни догадки Бахтина затрудняют понимание литературы Достоевского, другие указывают на старую литературную конвенцию, как если бы ценности чтения, да и литература вообще были