Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

за ним и как будто случайно по крайней мере раза четыре сталкивается с ним, прежде чем состоялась их встреча и знакомство. Вообще-то тема преследования встречается в многих (особенно ранних) произведениях Достоевского. Преследование относится к попыткам личности маневренностью и скоростью передвижения, удивительной ориентацией в пространстве удержать собственную личность от неминуемого распада. Технически дополнительную роль здесь играет перенос эмоции и образа преследования из кошмаров-сновидений в бодрствование, фактически, превращение преследования в литературный прием. Для Гоголя был важен факт легкого, скользящего, быстрого движения; прыжки и полет против железной тяжести подземного. У Достоевского расщепление персонажа открывается в беге главного героя, он бежит от себя к себе, бег – единственная возможность не потерять себя из виду, «быть при себе». Так развивается прямо-таки мистический ужас перед неподвижным, сокрытым в темноте, во мраке ночи (многие из тех, кто пугает и кто мерещится, прячутся под лестницами, в каменных нишах, за дверьми, в подвалах и углах).

Зеркальный Двойник, появляясь, указывает на распад миметизма, на неспособность подражать себе как Другому, поскольку контакт с ним утрачен. Движение Голядкина-мл. устремляется по касательной, он будто бы уходит по одной орбите, а возвращается по другой, все ближе и ближе к тому, чей копией является, хотя ему никогда не пересечь границу Реальности.

Как же движется зеркало? В одном случае, оно сопровождает, но никогда не пересекает наш путь, в другом, напротив, внезапно вторгается, отбрасывая нас в сторону, изменяя направление. Обычно мы существуем в параллельно скользящем, широчайшем зеркальном отблике, мы отражаемы, освещены и полностью видимы, мы сами – весь этот мир. Существуем, присутствуем в мире, пока отражаемся. Второе же направление пути ведомо взглядом, которым зеркало настигает нас; в точках этих внезапных проявлений и рождаются двойники («идолы», «маски», «личины»). Флоренский и Фрейд свидетельствуют о страхе перед зеркальным двойником. Когда кто-то умирает, то все зеркала в доме занавешиваются, и именно потому, что живой не должен смотреть в зеркало мертвых, это страх перед смертью, перед тем, кто, будучи живым, не был собственным двойником, но, как только умер, сразу же стал им. Мистическая игра в двойника ставит на карту смерть, именно она оказывается условием удвоения.

Обратим внимание на то, что мы бы назвали повествовательными сигналами. Главное лицо повести «Двойник» просыпается в восемь часов утра – так начинается рассказ. Далее внимание уделено пробуждению: герой убеждается в том, что он проснулся, бросается к зеркалу – первое «опознание», – затем сборы на званый ужин, самооценка растет, затем «экипаж», самооценка еще выше, наконец, посещение доктора, самооценка несколько снижается, предстоящее посещение званого ужина должно восстановить потерянное. И вот начало катастрофы: герой приезжает к дому начальника канцелярии на званый ужин, и тут удар: «Отказано принять». Собственно, с этого момента герой перестает контролировать себя и теряет всякую связь с реально происходящим, и мы, читатели, уже не вне, а внутри этого подвижного, играющего больного сознания, захваченного мощнейшей галлюцинацией удвоения («двойничества»). И все признаки отдельно существующей автономной личности приписываются Голядкину-мл. (и тем не менее он остается законченным двойником Голядкина ст.). Психологически появление двойника вполне мотивировано. Удвоение выступает как последняя попытка предотвратить распад личности за счет двойника, на которого перекладывается вина за неудачу жизни. Повесть «Двойник» явно отличается от «Записок из подполья». Отношение между Голядкиным-ст. и Голядкиным-мл. складывается не на основе конфликта желаний, появление двойника – вторичный феномен, как и последующее соперничество. Что же является изначальным условием? Мне представляется, что двойник появляется, когда внезапно теряется миметическая способность – способность, благодаря которой «я» соотносит себя с миром, Другим и собой. Способность к подражанию подавляется страхом, и его действие бывает настолько сильным, что можно говорить о посттравматическом шоке. Достаточно еще раз перечесть кусочек из приведенного выше фрагмента:

«Положение его в это мгновение походило на положение человека,

стоящего над страшной стремниной.

Когда земля под ним обрывается,

уж покачнулась,

уж двинулась,

в последний раз колышется,

падает,

увлекает его в бездну,

а между тем у несчастного нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад,

отвести свои глаза от зияющей пропасти;

бездна тянет его,

и он прыгает, наконец, в нее сам, ускоряя минуту своей же гибели»[168].

В момент события человек может действовать в режиме психоавтомата, но после постепенного осознания того, что произошло с ним, впадает в тяжелую депрессию… Последействие ужаса разрушительно. Подражать – значит иметь постоянную готовность к защите. Реактивное, иначе говоря, подражательное поведение есть начальное условие мимесиса. Мы теряем способность к нему при сильнейших («шоковых») потрясениях, когда не в силах отражать угрозу предваряющим ее отказным движением. Появление двойника – симптом нарушения миметической практики, которая, пока мы живы, непрерывна… Голядкин-ст. оказывается в невыносимом положении, он, напротив, теряет способность к подражанию, и двойник получает миметическое превосходство. Какое здесь может быть соперничество, когда у Голядкина-ст. отнято все и он не может вернуться к прежнему единству собственной личности. Голядкин-мл. полностью завладел ею. Одно (лицо) становится двумя, причем каждое получает право на существование. Двойник опережает, не просто повторяет любое движение контрагента, но и создает условия, при которых все, чем тот располагал, больше не принадлежит ему. Тот, кому с такой точностью подражают, не в силах освободиться от опережающего его двойника. Ты сам себе подражаешь, твой зеркальный образ обнаруживает тебя, «открывает», лишает психомиметической защиты, ты в опасности (и все карикатуры, шаржи, насмешки, комика положений, имитации и пародии говорят, кстати, о невозможности укрыться от этого разрушительного удвоения). Ужас, который охватывает Голядкина-ст., сравним с ужасом перед Ничто, приходящим из сна: невозможность миметической реакции, оцепенение, «страх близкой гибели (смерти)», но самое главное – это то, что Другой, ставший перед тобой во плоти, и есть ты сам, однако отождествиться с ним невозможно, нельзя вернуться на то же самое место, откуда ушел, быть собой, помнить себя, – это время забвения. Тема ужаса, без анализа которой трудно объяснить двойничество, не раз тонко повторяется Достоевским в других произведениях. Избавиться от страха перед Двойником – но как? Ужасом! Не следует ли проснуться?[169]

Повесть «Двойник» – чисто гоголевское произведение. Подражать, не боясь обвинений. Гоголь – авторский двойник, свой Другой. Достоевский переходит к исследованию гоголевского феномена двойничества (прежде всего представленного в таких повестях, как «Вий», «Нос», «Записки сумасшедшего»). У Гоголя двойник – это та часть нас самих, которая вполне может быть представлена в качестве другого и равноправного персонажа, с которой мы можем установить некую коммуникацию. Ведь нос– это не просто часть тела, обособившаяся, но часть,