Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

о каком-то давно случившимся обстоятельстве, – пришла теперь ему в голову, стучала, словно молоточком, в его голове, досаждала ему, не отвязывалась прочь от него. „Эх, эта скверная собачонка!“ – шептал господин Голядкин, сам не понимая себя. Наконец, он увидел своего незнакомца на повороте в Итальянскую улицу. Только теперь незнакомец рже шея не навстречу ему, а в ту же самую сторону, как и он, и тоже бежал, несколько шагов впереди. Наконец, вошли в Шестилавочную. У господина Голядкина дух захватило. Незнакомец остановился прямо перед тем домом, в котором квартировал господин Голядкин. Послышался звон колокольчика и почти в то же время скрип железной задвижки. Калитка отворилась, незнакомец нагнулся, мелькнул и исчез. Почти в то же самое мгновение поспел и господин Голядкин и, как стрелка, влетел под ворота. Не слушая заворчавшего дворника, запыхавшись, вбежал он на двор и тотчас же увидал своего интересного спутника, на минуту потерянного.

Незнакомец мелькнул при входе на ту лестницу, которая вела в квартиру господина Голядкина. Господин Голядкин бросился вслед за ним. Лестница была темная, сырая и грязная. На всех поворотах нагромождена была бездна всякого жилецкого хлама, так что чужой, не бывалый человек, попавши на эту лестницу в темное время, принуждаем был по ней с полчаса путешествовать, рискуя сломать себе ноги и проклиная вместе с лестницей и знакомых своих, неудобно так поселившихся. Но спутник господина Голядкина был словно знакомый, словно домашний; взбегал легко, без затруднений и с совершенным знанием местности. Господин Голядкин почти совсем нагонял его; даже раза два или три подол шинели незнакомца ударил его по носу. Сердце в нем замирало. Таинственный человек остановился прямо против дверей квартиры господина Голядкина. Петрушка, словно ждал, и спать не ложился, тотчас отворил дверь и пошел за вошедшим человеком со свечою в руках. Вне себя вбежал в жилище свое герой нашей повести; не снимая шинели и шляпы, прошел он коридорчик и, словно громом пораженный, остановился на пороге своей комнаты. Все предчувствия господина Голядкина сбылись совершенно. Все, чего опасался он и что предугадывал, совершилось теперь наяву. Дыхание его порвалось, голова закружилась. Незнакомец сидел перед ним, тоже в шинели и в шляпе, на его же постели, слегка улыбаясь и прищурясь немного, Дружески кивал ему головою. Господин Голядкин хотел закричать, но не мог, – протестовать каким-нибудь образом, но сил не хватило. Волосы встали на голове его дыбом, и он присел без чувств на месте от ужаса. Да и было отчего, впрочем. Господин Голядкин совершенно узнал своего ночного приятеля. Ночной приятель его был не кто иной, как он сам, – сам господин Голядкин, другой господин Голядкин, но совершенно такой же, как и он сам, – одним словом, что называется, двойник его во всех отношениях»[165].

Двойник держится на порядочном расстоянии от героя, оказываясь всегда впереди или сзади, но, главное, вдруг. Собственно, шок от двойника – это шок, вызванный еще архаическими верованиями, страхом перед близнецами-двойниками, несущими порчу, всякого рода бедствия, болезни, смерть, и даже перед любым удвоением того же самого. Фрейд характеризует внезапное явление Другого как беспокоящую странность, как жуть. Достоевский называет мистическим ужасом сходное переживание: «Впрочем, надо сознаться во всем откровенно: от расстройства ли нерв, от новых ли впечатлений в новой квартире, от недавней ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души, которое так часто приходит ко мне теперь, в моей болезни, по ночам, и которое я называю мистическим ужасом. Это – самая тяжелая, мучительная боязнь чего-то, чего я сам определить не могу, чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что непременно, может быть сию же минуту, осуществится, как бы в насмешку всем доводам разума придет ко мне и станет передо мною как неотразимый факт, ужасный, безобразный и неумолимый. Боязнь эта возрастает обыкновенно все сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка, так что, наконец, ум, несмотря на то, что приобретает в эти минуты, может быть, еще большую ясность, тем не менее, лишается всякой возможности противодействовать ощущениям. Его не слушаются, он становится бесполезен, и это раздвоение еще больше усиливает пугливую тоску ожидания. Мне кажется, такова отчасти тоска людей, боящихся мертвецов»[166]. Почему такой страх перед двойником? Да все потому, что он мертвый, точная соматическая копия, требующая от донора отдать кровь для его оживления. Несомненно, что древний страх перед мертвецами вошел в этот страх перед Двойником, с которым надо обязательно как-то договориваться, чтобы не стать его жертвой. Двойник, покинутый всеми, одинокий, становится вампиром. Как мы видели, отчасти на это указывает и сам Достоевский в определениях мистического страха, двойник поддерживается страхом перед мертвым (не поэтому ли всякий двойник – это мертвый живой, – не ты ли сам?)[167].

Для Гоголя двойник значим демонически как сила потусторонняя и враждебная, свободно преодолевающая границы «святой земли»; коммуникация с этим двоящимся существом затруднена, но возможна. А это значит, что с ним можно вступить в некие договорные или меновые отношения. Над ним можно издеваться, осмеивать его, не признавать в качестве угрозы. Двойник персонифицирован и религиозно управляем, это всегда Черт со своими помощниками

Стоит немного проследить за игрой двойников в приведенном отрывке, и мы заметим странную вещь. Искреннее возмущение Голядкина-ст. доказывает, что для него Голядкин-мл. имеет качества реальной личности. Но тогда не один двойник, а два, так как оба они реальны. Что ужасает, так это соприсутствие в мире пары неотличимых друг от друга близнецов. Ведь сказано Аристотелем, что не могут две вещи занимать одно и то же место. Призрачное зеркало – «зеркало удвоений» – должно двигаться параллельно, не пересекаясь со своим условным «хозяином», быть рядом и напротив. Вот что-то произошло, и двойник Голядкин-мл. благодаря неожиданному перемещению оказывается в угрожающей близости от Голядкина-ст., их пути могут сближаться, но не пересекаться. Круговое движение: двойник получает орбиту, он больше не тень, он активен и полон жизни. Голядкин-ст., переживая себя в качестве собственного двойника, движется по прямой линии, не вовлекаясь в орбиты собственного двойника. Рассказчик не в силах придать повествованию иллюзию достоверности, ибо сам не знает, кто его герой – Голядкин-ст. или тот другой, Голядкин-мл., который оказался столь витальным и могущественным двойником? Орбиты двойника – важный аспект геометрии зеркального удвоения. Тему встречи, повторяющей диспозицию орбит двойника-Голядкина-мл., в более растянутом времени рассказа, мы находим в «Вечном муже». Там таинственный незнакомец («с траурным крепом») преследует Вельчанинова, главного героя, даже следит