Долгая зима - Владимир Иванович Петров

При этом низ коробки не закрепили как следует с наземными венцами сруба, тоже стронутыми. Весной, когда оттаяла земля, эти верхние венцы свалились в колодец, мешая набирать воду.

– Ну и мужики пошли, – ругалась на всю улицу известная на всё село своей беспокойностью Лиза-депутатка. – За одного Богатыря не могут сработать. Срам!

Устыдились дядьки-мужики. Долго рядились, наконец уговорив на колодезные дела крепкого Митяя, умеющего железки гнуть и топором тесать.

Решил Митяй с колодца тёти Васёны начать, в котором бадейка за тину уже стала донышком цеплять. Эту чистку я не прозевал, с начала до конца посмотрел. Вот дядя Митяй натягивает длинные, считай, до пояса резиновые сапоги.

– Охотничьи, – подсказывает мне, притопывает, приплясывает ими.

Затем на голову поглубже, по самые уши, натягивает кожаную фуражку и по привязанной к колодезному столбу верёвке, обмотанной другим концом вокруг его пояса, лезет вовнутрь. Помогают ему двое дружков, на другой верёвке ведро опускают, с трудом его, полное грязью, вытаскивают, вываливают подальше. Долго возятся. Дядя Митяй вылезает из колодца мокрый и грязный с головы до ног. Не снимая сапог, роняя с них приставшую грязь, вскакивает в бричку, доставшуюся от Богатырёва зятя, еле выговаривает, стуча зубами:

– П-поеду б-баню т-топить. Т-так и п-пом-мер-реть не д-дол-лго!

К другим колодцам не подходит он, как ни просят его, как ни уговаривают.

– Ни за какие деньги! Тяжёлое это дело, не сдюжу.

Понимающе кивают дядьки-мужики, представляя себя внутри колодца. Впервые, быть может, осознают всерьёз, что не случайно покойного колодезного мастера Богатырём звали…

Всё больше и больше ветшают колодцы, из строя выходят. Видя такое дело, сельсоветовский начальник ничего лучшего не придумывает, как махнуть на них рукой и водопровод по улице провести. По его настоянию и за хорошую оплату вызванная из района бригада до морозов успевает трубы проложить и колонки поставить.

Сельсоветовский начальник собирает народ, хвалится:

– Спасибо мне скажете. Теперь никакой Богатырь вам не потребуется. Пейте на здоровье!

Но разве сравнить водопроводную воду с колодезной? Никак не привыкнуть к ней, железной ржавчиной отдающей.

– Старые трубы в траншеи закопали, – слышу я в разговоре мужиков. – Списанные, наверное…

К тому же наспех проведённый водопровод вскорости ломаться начинает. То трубы, одна к другой плохо подогнанные, разойдутся на самую малость, но вполне достаточную для попадания землицы; то возле прохудившейся колонки на радость уткам и гусям, непросыхающее болото от выбивающей еле видимым фонтанчиком воды образуется; то от водицы знакомым запашком потянет, оттого что навозная жижа с колхозной фермы в трубу просочится…

Ругают, слышу, дядьки-мужики сельсоветовского начальника, плюются, вижу, недовольные. И всего-то! Чем трепаться, лучше бы за колодец возле деда Фрола взялись! Он ещё не совсем обвалился, как другие…

О том бате говорю. Прислушивается он ко мне, подбивает для ремонта колодца нескольких дядек-мужиков. Но сам не может вместе с ними поработать – уезжает в районную МТС, машинно-тракторную станцию то есть. Извиняется он за такое, «магарыч» – смешно вспомнить! – им обещает. Поругиваясь, те вычищают всё же грязь, разбирают верхнюю часть сруба, но когда дело доходит до смены подгнивших внутренних венцов, разругиваются сильно и окончательно разбегаются. Чтобы заигравшаяся малышня не попадала в этот последний, ещё живой колодец на улице, заваливают его. Сбросили журавель, столб спилили. Возле них вижу деда Фрола.

Он радуется мне, верхом на Смирнушке правящего к пруду. Со Смирнушкой мы стали большими друзьями, после того как Митяй, отказавшись от колодезных дел, передал Богатырёву лошадку с бричкой в колхоз. Я частенько наведывался к ней на конюшню. Корочку хлеба приносил, ласково гладил Смирнушку, разговаривал подолгу. Конюх дядя Семён видел всё это и стал мне разрешать брать её на купание…

– Давай-ка, внучок, деревяшки во двор оттащим, – останавливает меня дед Фрол, кричит через дорогу бабе Марфе: – Верёвку неси.

Одним концом верёвки дед Фрол охватывает лошадкину шею, другим стягивает петлёй столб и журавель.

– Трогай! – командует, скорее, не мне, а лошадке. – Тащи последнее, что от колодца твоего хозяина осталось.

Смирнушка косится на меня.

– Трогай, – повторяюсь я за дед-Фролом, легонько поддаю пятками по её бокам.

Слушается она, с трудом стронув привязанные деревяшки, дотягивает их до нужного места. Дед Фрол освобождает лошадку от верёвки, не отпускает меня.

– Подсоби-ка подвинуть, – просит. – Одному не сладить.

Я спрыгиваю с лошадки, и мы вдвоём, поочерёдно берясь за концы тяжёлых деревяшек, подтаскиваем их впритык к сараю.

– Теперь порядок! – Дед Фрол садится на только что привезённый столб, вытирает рукавом выцветшей рубашки потное морщинистое лицо, неторопливо, мелкими глотками пьёт принесённую бабкой Марфой воду, протягивает наполовину опороженный ковшик мне. – На, охолонись.

– Водопроводная? – спрашиваю.

– Трубная. Какая же ещё…

– А мы с Куроедовского колодца пьём, что Богатырь возле своего огорода поставил. Богатырским его называю. Мамка к водопроводной никак привыкнуть не может. Да и я тоже. Утром и вечером туда хожу за водой.

– Молодец ты, Вовка, – хвалит меня бабка Марфа.

С изгороди – загородки ловко взбираюсь на лошадку, довольный похвалой обещаю:

– Я и вам буду приносить. Сегодня же вечером забегу за битончиком. Разве без колодезной воды жизнь?!

– Точно как Богатырь рассуждает, – слышу я бабкино. – Хороший помощник у Татьяны с Иваном растёт. И нам вот помочь собрался…

– Уважительный мальчишка, – поддерживает её дед Фрол. – Не по годам смышленый и серьёзный. За колодцы сильно переживает. Позаботится, знать, о них как повзрослеет, на родной улице Пети Богатыря колодезное дело по-своему продолжит…

«А почему бы и нет! – думаю. – Подрасти бы лишь скорее, сил да ума-разума в школе набраться!»

Глава восьмая. Лимонад

В сенцах громыхают вёдра, следом хлюпает отсыревшая дверь, впуская в избяное тепло мальчишеское:

– Христос воскрес!

От неожиданности чуткий Серый даже через латаное одеяльце больно достаёт меня коготками до живота.

– У-у, – замахиваюсь я на кота, но тот, поняв свою оплошность, вовремя отскакивает к печной задвижке, смотрит оттуда на меня светящимися в полусумраке глазёнками.

– Попадёшься ещё! – грожу ему, потирая окорябанное место.

– Воистину воскресе! – мамкин голос добрый, ласковый.

Свешиваюсь с печи: с кем это мамка христосуется? А, Ванька, братан мой двоюродный заявился, а я всё дрыхну. Словно подсолнечную шелуху, стряхиваю с себя остатки сна, нащупываю босыми ногами приступочку, соскакиваю на земляной пол. Насчёт деревянных туго. Батя говорит, не к чему они сейчас, мол, вот-вот Пестравка отелится, телёнка до майского тепла возле печки держать будем, а гусыня уже под койкой сидит в плетёной кошёлке, гусенята вот-вот жёлтенькие по земляному полу забегают…

Так и есть, без меня мамка справилась: в передней под божницей на белоскатертном столе красуется высокий пасхальный кулич, стеклянная ваза полна