Долгая зима - Владимир Иванович Петров

А Келдышем я не обзывался. Напротив, хвалил тебя. Если хочешь знать, Келдыш – математик знаменитый, могу про него книжку принести.

– Ладно, – говорю, – давай примеры.

Потому соглашаюсь, что хочется за третьеклассника попробовать, хотя приятно, конечно, слышать его извинение.

Быстро, весело прокатились школьные полсентября. Всякое случалось: и я ненароком кого-либо задевал на переменках, и мне доставалось. Нас, первоклашек, ясное дело, больше обижали. Не раз приходилось мне «атомную» поговорку свою произносить. И накликал! На последнем уроке в субботу Александра Ивановна сказала, что завтра под Тоцком учения будут с атомной бомбой и чтобы мы дома сидели.

Цо толкнул меня:

– Твоя взяла! Теперь точно курить не будешь.

По дороге домой я убеждаю Вовку Иванова:

– Не бросят. Понарошку всё. Потому и учениями называются, учатся то есть. Не по-настоящему бросят, не американцы же и не фашисты, свои учения проводят.

– Бросят! – уверен Вовка. Умный он пацан, по-взрослому рассуждает. – Яма от бомбы большущая будет. Деревьев посшибает множество, а оставшиеся чёрные листья будут ронять… Вот увидишь!

– Посмотрим, чья возьмёт, – остаюсь я при своём мнении. – Недолго ждать.

Коля Мужик, чуть не дотянувший возрастом до первого класса, как и Нинка Красивенькая, поджидает меня на скамейке возле нашего дома, семечки грызёт. Он уже слышал о бомбе. По радио, оказывается, передавали. Подговаривает меня:

– Махнём… поблизости посмотреть.

До Тоцкого, по рассказам мамки, не так и далеко: в войну с Федей не раз пешком туда ходила она продавать солдатам, готовящимся на фронт, сливочное масло и махорку, чтобы хлебушка на вырученные деньги купить.

Нравится мне Колина задумка.

– Можно бы, – говорю. – Не проскочить только, часовых по всем дорогам наставят.

– Проскочим! У моей родни в Пронькине, недалеко совсем от Тоцкого, путёвый пацан есть, все ходы и выходы знает. С ним и проскочим. До ночи сегодня поближе пробраться надо к ихнему штабу, ночку там переждать, а утречком оглядеться, сообразить, что к чему. Главное – под бомбу не попасть, ближе к военным командирам держаться, они уж себя точно поберегут.

– Котелок варит! – хвалю его за план. – А как с родителями быть? Нельзя же не отпросившись.

– Ерунда! – У Коли и на это ответ готов, отличник прямо. – Понарошку скажешь матери, что на рыбалку с ночевьём пойдём с Емелей. С ним я уже договорился за ведро ранеток. Придётся у Ветловых стащить, пока не собрали. Емеля на пронькинском пруду посидит, рыбки наловит и посмотрит, как бомбу взрывать будут, – ближе всё же. Понял? Мамка моя с ним отпускает. Она видела Емелю, просила только, чтоб осторожнее были. И твоя должна отпустить.

Легка на помине выходит с вёдрами мамка, за водой собралась. Коля Мужик торопит меня:

– Отпрашивайся. Быстрее нам надо, не успеем.

– Не разрешит, – отвечаю тихонько. – С пустыми вёдрами…

Видя мою нерешительность, Коля сам начинает:

– Тёть Тань, можно нам с Емелей на рыбалку с ночевьём?

– Нет! – решительно отказывает мамка, словно разговор наш подслушала. – Дел слишком много набралось, и баньку топить будем.

Напуганная завтрашней бомбой, на все лады ругая тех, кто надумал сбросить её в людном месте, всего по прямой в каких-то двадцати километрах от нашей деревни, мамка, кроме привычной стирки перед баней, ещё сбор с огорода последних помидоров затевает, даже до капусты добирается – рубим крупные кочаны.

Лишь перед пригоном стада, в накинутой фуфаечке после баньки выхожу я на улицу. Возле дома Коли Мужика стоит ненашенская машина с брезентовым кузовом. В кабине за рулём дремлет солдат. Командир его, как и мой старший брат, с тремя маленькими звёздочками на погонах, весело болтает с красивой и незамужней тётей Феней, мамкой Коли Мужика. Сам Коля возбуждённо рассказывает набежавшим ребятам о своих сегодняшних приключениях.

– Не проскочил! – говорит он мне и начинает рассказывать, наверное, повторяясь. – Всё по уму делали с пронькинским пацаном. Одну-единственную ошибку допустили – в Маховку зашли, не знали, что маховских всех до единого вывозят в Пронькино и другие ближайшие деревни. Совсем, видать, рядом с местом учения были… Вот так и угодили по-дурацки на крючок, словно караси глупые. Обойди мы стороной Маховку, всё в порядке было бы. Эх, не повезло!

Ему можно позавидовать: не проскочил пусть, зато военные до дома его прокатили – не каждому так повезёт! С такими мыслями и засыпаю я, чтобы пораньше встать.

На следующий воскресный день, удавшийся солнечным, мамка ни на шаг не отпускает меня от себя, задолго до объявленного времени начала учений времени загоняет домой:

– Порисуй лучше, чем на страхотину атомную смотреть.

Она садится за шитьё и, с утра наработавшаяся, незаметно придрёмывает. Воспользовавшись этим, выскальзываю во двор, но находящийся там батя, как ни прошу, не оставляет с собой, опять загоняет в избу, замок снаружи на дверь вешает. Пробую через окно в палисадник выскочить, где батя не увидит, но мамка, как назло, уже вторые рамы успела поставить. И окна наши, жаль, не на Тоцкое, лишь в сенцах окошко в нужную сторону. Остаётся только им воспользоваться. Дотягиваюсь до него, поставив на табуретку два посылочных ящика.

Неожиданно и быстро всё происходит. Только успеваю к окошку приткнуться, ладошкой пыль с надтреснутого, скреплённого замазкой стекла вытереть, как от сильного наружного давления стекло это шумно лопается и рассыпается вдребезги. Осколком ранит мне щёку. Невольно отшатываюсь от тёплого, жаркого даже, дыхания воздуха, не удерживаюсь на посылочных ящиках. Падаю и вижу поднявшийся чёрный столб, закруглившийся сверху, словно огромный чёрный груздь вырос на высоченной ножке…

На грохот, вызванный мной, выскакивает в сенцы мамка. Придремавшая, никак не поймёт она – что случилось? По моему лицу струится кровь, дверь снаружи закрыта…

Перепуганные родители раствором марганцовки, ещё с мая приготовленного для нашей Пестравки от комариных укусов, промывают мне ранку. К счастью, неглубокая она, и ударился я не шибко, так что скоро отпускают меня на улицу.

Там всё спокойно и обычно, словно ничего не произошло, лишь встревожено кружащие над деревней птицы и выдавленные во многих окнах стёкла напоминают о сброшенной бомбе. Зато разговоры теперь только о ней. Колю Мужика мать загнала в погреб, чтоб знал, как обманывать, и, не видевший даже с моё, с открытым ртом слушает он Сержанта, заблаговременно залёгшего на Красном бугре и всё увидевшего с начала и до конца.

Несколько дней после взрыва сельсовет стеклит стёкла. Пользуясь бесплатностью стекления, некоторые стёкла про запас набирают. Окна нашей избы целыми остались, в сенцах лишь выдавило. Батя сам стеклит, без сельсоветских обходится.

Постепенно разговоры про бомбу стихают. Село продолжает жить своими бесконечными делами, которые никакая бомба не отменит.

Ровно через год, следующей