Долгая зима - Владимир Иванович Петров

1

Речка наша становится весной многоводной и строптивой: затопляет огороды, выкрадывая чернозём, поднимается до приречных строений, силясь подмыть их, острыми кромками льдин ранит беззащитные ветлы… Жди теперь, пока угомонится она, в берега войдет, от мути очистится.

В такие дни, особенно субботние, мамке достаётся – десятки вёдер колодезной воды таскать для бани, для стирки. От меня, малого ещё, какая помощь, мешаюсь больше. Не раз подступала она к бате, мол, пора собственным колодцем обзавестись, но тот всё отмахивался: не горит, успеется. Допекла всё-таки, однажды вечером обрадовал он:

– Столковался с Богатырём. Придёт, как Ильменёвский колодец подправит. Так что магарыч готовь.

– Богатырь без магарыча обходится, – говорит мамка.

– Никак без него нельзя! Обвалится колодец.

– Не волнуйся, приготовила.

Люблю, когда про богатырей, до утра готов сказки батины про их удальство слушать. Думал, богатыри, как Царевна-лягушка или Кащей Бессмертный, лишь в сказке бывают. Оказывается, в нашей деревне свой Богатырь есть, который запросто колодцы строит и ремонтирует и может без магарыча обойтись, на всякий случай приготовленного мамкой. А что такое «магарыч»? Про журавель знаю, про бадью – тоже. А магарыч? Наверное, где-то внутри колодца для крепления ставится.

– Покажи «магарыч», – прошу мамку. – Вправду без него колодец обвалится?

– Может, налить? – смеётся батя.

– Тебе самому, гляжу, не терпится, – серчает мамка. – Чем смеяться над ребёнком, рассказал бы ему о колодце.

Слушается батя, берёт спичечный коробок, высыпает на стол спички, объясняет что к чему.

– А если сруб из досок сколотить? – интересуюсь я.

– Можно. И ровнее будет, и красивше. Только такой сруб быстро сгниёт, земля же вокруг, сырость. Потому дубовые венцы ставят, дольше они держатся.

Теперь все мои думы только о Богатыре. Еле дождавшись утра, бегу к Ильменёвскому колодцу. Километра два до него от нашего дома. Стоит он на отшибе, в самом конце бывшей Ильменёвки, от которой остались лишь четыре обветшалые, под соломенными крышами избы. Жильцы этих изб, наверное, и уговорили Богатыря колодец подправить. Батя говорил, молодежь давно не селится там, ближе к центру деревни строится, где самое необходимое: школа, магазин… Понятное дело, попробуй-ка каждодневно от колодца до центра по нескольку раз ходить, особенно в непогоду. Батя до женитьбы на мамке тоже возле этого колодца жил. Теперь от их избы и следа не осталось, заровнялось всё, заросло, словно не улица здесь шумела, а лишь эти самые четыре избы стояли.

Издали виден колодец высоким журавлём. Около никого. Я подхожу к нему, заглядываю в его пугающую глубину, вижу еле проблёскивающую сквозь замусоренную щепками, соломкой и прочим сором воду, трогаю позеленевшую от времени деревянную прохудившуюся бадью.

Июльское солнышко начинает припекать, и я в ожидании Богатыря хоронюсь в тени лохматого, начинающего усыхать клёна. Чую, сегодня примется он за свою богатырскую работу.

Колодец стоит на дороге в соседнюю Кузьминовку. Туда, похоже, и пылит колхозная полуторка с молочными бидонами в кузове. Следом на синем велосипеде катит Федя Попов, Поп по-уличному. Запоздало он с удочками собрался, утренний клёв уже прозевал.

А может, вовсе не на Ильмень он, а прямиком на другую большую речку Ток, где, сказывают, и сомы в человеческий рост водятся. Батя собирается всё в те края, к тётке Марье меня свозить, в Андреевку, да никак не соберётся.

За Федей Попом, обогнав бричку, пронёсся тарантас. Важно восседающий на нём пузан в шляпе даже не взглянул на колодец, поддал только ещё хлыстом чёрному как смоль жеребцу. А вот щупленький мужичок в бричке не побрезговал колодцем, повернул к нему свою смирную лошадку. Знает он, наверное, как и батя мой, что раньше чуть ли не очередь за водой у Ильменёвского колодца образовывалась. Скорее бы богатырь колодец наладил, тогда не только Федя Поп тормознулся бы, но и пузан из тарантаса вылез вкусной водицы попить.

Пока я рассуждал, мужичок успел лошадку к колодезному столбу вожжами привязать. Вот он достаёт из брички моток толстой верёвки, снимает доску, на которой сидел, обвязывает её посередине и крепит на колодезном срубе. Потом садится на сруб, жалобно скрипнувшим под ним, курит, надрываясь кашлем, и ловко суётся ногами в колодец.

«Помощник Богатыря, – догадываюсь я. – Приехал посмотреть».

Я выхожу из своего укрытия, подхожу к колодцу, осторожно заглядываю вовнутрь.

Вижу, как, опершись ногами в крепкие ещё венцы, для надёжности обвязавшись в поясе верёвкой, помощник богатыря осматривает сруб. Даже мне сверху видны несколько прогнивших, выжатых землёй венцов. Помощник богатыря простукивают каждую плаху, как докторша меня, приболевшего, простукивала.

Из крайней избы выходит Родимушка. Она валенки приносит бате подшивать, и я быстренько ныряю под клён. Не хочется бабке на глаза попасться, ещё расскажет мамке, что зазря у ихнего колодца болтаюсь, в другой раз не просто будет отвертеться.

Помощник Богатыря довольно долго в колодце возится. Наконец, вылезает, садится на скрипучий сруб, жадно курит, противно кашляя и весело толкуя с подошедшей Родимушкой. Затем сматывает верёвку, кидает в бричку, укладывает на место доску для сидения. Он собирается обратно.

«Поедет Богатырю докладывать, – решаю я. – Пора и мне домой, пока мамка не хватилась».

Вечером снова прихожу к колодцу. Вижу сваленные новенькие дубовые венцы, очищенные от коры и подрубленные по концам для связи с другими венцами. Всё так, как батя мне объяснял.

«Ясненько, – думаю. – Значит, завтра Богатырь точно к делу приступит».

Назавтра же мамка спозаранку на бахчи собралась, на прополку. Мне так не хочется ехать – вдруг Богатырёву работу прозеваю? – что хныкать начинаю, но, узнав, что на колхозной полуторке поедем и скоро вернёмся, мигом соглашаюсь: когда ещё на машине прокачусь, одна она на весь колхоз. И Богатырь вряд ли рано начнёт, ему же свет в колодце нужен.

– Пошли скорее, – сам тороплю мамку. – Опоздаем чего доброго, пешком потом придётся идти.

Успеваем в самый раз. Народу насело полный кузов. Детишек шофёр-весельчак Никола в кабине всех уместил. Меня, последнего, на колени берёт:

– Рулевым будешь!

Не обманывает. Как только выезжаем за деревню, ручонки мои на руль кладёт, показывает, что нужно делать, и даже руки свои ненадолго с руля убирает, отчего довольным поездкой на бахчи остаюсь, но всё равно ни на минуту про Богатыря не забываю, и как только возвращаемся, тотчас к колодцу бегу.

Издали вижу посверкивающее на солнышке новое цинковое ведро, какое и у нас дома есть: недавно их в сельмаг завезли, всем хватило.

«Не успел!» – чуть не плачу. Не дай шофёр Никола порулить, точно разревелся бы с досады, что из-за бахчей Богатырёву работу прозевал.

Возле кучи выброшенной колодезной грязи лежат заменённые, прогнившие до черноты