Долгая зима - Владимир Иванович Петров

да муки, картошки и другой снеди приносил. Он конюхом был, при себе Федьку держал, подкармливал. Чуть свет потому Федька в конюшню заявлялся, с важным видом из стойл лошадей выводил, помогал их в подводы запрягать оставшимся без мужиков бабам, которые благодарили его: «Спасибо, старший конюх, женишок наш сердешный, разъединственный!» Санька же со мною на водовозке катался, неусидчивый был, под колесо оттого и угодил однажды. Переехало колесо-то водовозки через его ногу, хромал долго, но, слава богу, как говорится, расходился, калекой не остался. Водовозом меня пристроила мать, рослый я был, вот и уговорила председателя колхоза. Ездили с Саньком по полям, людей поили. А Любаньку мать дома оставляла, к ножке стола привязывала верёвочкой. Сама в поле, в самое пекло страдное, ради куска хлеба. Трудилась и сердцем надрывалась: как там дочурка, не дай бог отвяжется, куда-нибудь нырнёт. Никто и не увидит – пустеет днём деревня, в поле все, при деле. С хлебом и при хлебе работали, да без хлеба сидели. Всё для фронта, всё для победы! – попробуй горсточку утаи, заметят если, засудят. А есть-то хочется. Дедова помощь маловата всё же была, вот я и не выдержал. Подгадал, когда при зерне на какое-то время один остался, вылил из водовозной бочки не выпитую воду и пшеничкой наполнил, сел сверху на горловину и благополучно в сумерках привёз ворованное домой. Мать увидела, охнула, заругалась неслышно, чтобы кто не услышал случайно, сейчас же велела обратно отвезти. Только ослушался я, наотрез отказался и заплакал с досады: столько страхов натерпелся, пока вёз, и всё понапрасну! Мать тоже заплакала, грех на душу взяла, выгрузиться разрешила. Так-то, братишка, и выживали, выкарабкивались…

Замолкает Василий, растревожил себя.

– Да, не до шахмат тогда было… А с тобой на следующее лето ими как следует займёмся, по-настоящему.

Но не занялись мы шахматами на следующее лето. Не приехал он, жениться надумал, и родители сами к нему в далёкий Первоуральск поехали свадьбу справлять. Не приехал он и в это лето. Видно, закрутился, не до поездок стало.

Может, забыл бы я про шахматы, не зайди с мамкой в наш сельмаг и не увидь знакомую коробку с чёрно-белыми квадратами.

– Не про тебя это, – отказывает мне продавщица-практикантка, когда хочу глянуть на шахматные фигурки. – Лучше на солдатиков посмотри.

– Маленький я, что ли, на солдатиков глядеть? – обижаюсь я. – И в шахматы играть умею. Могу показать.

– Ну-тес, ну-тес, – не верит она мне, открывает коробку, вытаскивает фигурку. – Что за зверь?

– Офицер! – выпаливаю я.

– А вот и не угадал. Слоном называется.

– А эта? – Она вытаскивает следующую фигурку.

– Турка!

– Сам ты турка. Ладья это, – смеётся она и хвалит: – Молодец! Соображаешь! Мы ведь оба правы с тобой, только я по-книжному называю, а ты, как говорится, по-простонародному.

Почему-то шахматы стоят дорого, и мамка в покупке отказывает. И бесполезно хныкать: каждая копейка у неё на учёте. Конечно, можно бы к бабушке Аграфене сбегать, попросить на шахматы, но неудобно как-то: недавно только денежки на кино она давала. У другой же бабушки, Прасковьи, не выпросить, не даст. Одно остаётся – самому заработать, как раз кизячный сезон начинается.

Хотя вокруг нашей деревни водятся леса и дровами на топку печей и голландок при желании можно напастись, всё же кизяк – основное топливо. В каждом дворе скотину держат, и за долгую зиму вырастает навозная куча, дожидающаяся своего часа, когда её раскидают вилами на полдвора, польют водой из водовозных бочек и загоняют связанных между собой лошадей, обычно трёх, сминать навоз до тестяной вязкости, при необходимости продолжая подливать воду. Это всё мужицкая работа, сделав которую, мужики уступают смятый навозный круг женщинам и детям, больше – девчонкам.

Мамка из-за всяких болезней моих запрещает мне на кизячные заработки ходить, потому договариваюсь с Юраном Чёрным по очереди на один станок работать. Причём, по моей просьбе, выбираем дворы подальше, чтобы мамка случайно не увидела меня и домой не увела сидеть с Наденькой, сестрёнкой моей трёхмесячной.

Юран, мастак в кизячном деле, споро набивает станок, представляющий собой сбитую из дощечек формочку с боковинками под уклон, чтобы утрамбованный навоз при переноске не вываливался, ловко сдёргивает его с деревянной подставки, быстро относит в указанное хозяйкой двора место и шлёпает, словно печать ставит на скошенную заблаговременно траву или присыпанную мелкой соломкой голую землю. Это чтобы потом, при переворачивании, земля к низу кизяка не пристала. Убедившись в качественности только что отшлёпнутого кизяка, чуть не бегом возвращается к своему месту, ставит станок на подставку, сложенными ладошками из стоящего рядышком вёдрышка с водой смачивает боковины станка, вновь набивает навозным тестом, трамбует, приглаживает и опять несёт в нужное место осторожно и торопко. Кизяки у него получаются красивыми, аккуратными.

Я медленнее работаю: и навыка нет ещё, и боюсь калек-кизяков понаделать, за что хозяйка при расчёте копейку прижмёт, хотя какая вроде ей разница – всё равно же кизяки в печи сгорят – и уроды, и красавцы. Правда, складывать аккуратные приятнее и легче, и места они в сарае меньше занимают. Не однажды приходится мне после шлепков время терять на «правке» кизяков, потому меньше делаю и устаю быстрее.

За день успеваем на двух-трёх дворах поработать, в зависимости от величины круга и количества работающих.

Деньги получает Юран, потом со мной делится. Сколько даст – и на том спасибо, так договаривались. Можно было бы схитрить: кого-либо из пацанов послать к мамке за станком, чтобы потом он передал его мне. Но и двумя станками мы не больше бы заработали. Юран без передыха быстро бы выдохся, а про меня и говорить нечего… И так домой заявляюсь измотанный, складно вру о чём-то мамке, украдкой деньги считаю – скоро ли на шахматы наберётся?

Заканчивается кизячный сезон. Хозяйки скупятся или Юран зажимает, оставляет больше себе, но у меня не набирается нужная для покупки сумма.

Просить в долг у Юрана пытаюсь, но он карманы выворачивает: «Кончились!» – проел, мол, в ларьке пряники и халву покупал. Не обманывал. Видел я, как за обе щёки он навёртывал сладости, не поделился даже. Приходилось только слюни глотать. Ничего не поделаешь, раз копить на шахматы взялся, без халвы придётся обойтись. Дожидаются ведь в магазине шахматы: забегаю частенько посмотреть – на месте ли? Жаль, продавщица-практикантка уехала. У неё хотелось купить и предложить ей сыграть партию-другую. Совсем немного денег не хватает, десяток яичек бы сдать – и заветная коробка с резными фигурками моя. Желание так велико, что, забыв данное бате и себе слово –