Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

раз, когда мы с ложимся Джеймсом, я молюсь матери бога неба, единственной богине, имя которой помню и которой молилась мать, когда рожала. Хочу держать на руках своего ребенка, чувствовать его головку у груди, целовать и обнимать маленького мальчика с носом Джеймса и своим заостренным подбородком. Прошло уже больше двенадцати лет с тех пор, как маленький ангелочек, которого я родила, сделал свой первый и последний вздох. Теперь мне интересно, смогу ли я вообще родить. И если получится… кому будет принадлежать этот ребенок? Нам с Джеймсом? Или мастеру Роберту?

Но я все равно хочу ребенка. Как же сильно я хочу ребенка! Так сильно, что не жую травку, останавливающую крови. Не пью чай, который завариваю для других, чтобы у них не зачинались дети. Представляю все плохое, что может случиться с ребенком, рожденным в этом рабстве, а потом радостно раздвигаю ноги перед мужем, и таю от восторга, когда он входит в меня, и думаю, как замечательно будет держать ребенка у груди. Как это прекрасно.

* * *

Илай[50] родился через девять месяцев после того, как я первый раз легла с его отцом. Когда он попросился наружу, роды длились два дня, и за это время я еще успела принять ребенка у Артемиды (третьего для Донована Килпатрика), а затем дойти до дома, лечь на свою кровать и благополучно вытолкнуть сынка. Он тут же присосался к груди так, словно в животе у него была полная пустота. Отец так им гордится, что, завидев его, не перестает улыбаться. А через два года появился мой маленький Седрах[51], причем этот выскочил так быстро, что я едва успела просто присесть. И все, больше никаких детей. Но я довольна. Мои мальчики растут сильными, высокими и умными, как их отец. Быстро учатся. Илай умеет обращаться с лошадьми и собаками, как волшебник, и Джеймс отправил его к Иеремии обучаться на конюха. Седрах, как и отец, может взять что угодно и превратить в инструмент, механизм, изящную вещицу. У него золотые руки. И оба моих мальчика учатся читать и писать. Это противоречит законам Вирджинии, противоречит правилам братьев Нэш, но мы все равно отправляем их в одно тайное место, где свободная цветная женщина преподает по ночам. Туда, куда своих детей водит учиться Артемида.

Быстрее всего время летит, когда кажется, что оно идет медленно, ползет, как старая черепаха. Оно вроде бы тянется так медленно, что ты почти не замечаешь проходящих дней, меняющихся времен года, бури, которая перевернет всю твою жизнь, а потом наступает засуха, одна из худших, по словам фермеров… Но ты забываешь.

Одной дождливой весной прошел мор, болели все, даже я. Он унес всех младенцев в материнских утробах, прежде чем я успела его остановить. Умер старик Раутт, и мастер Джордж тоже. Один из малышей Айрис. Сэди. Плохое было лето.

А время идет вперед, и я забываю, потому что жизнь тоже идет вперед. У мистрис Джанет Маккей в животе зачалась опухоль, которую она считает ребенком, хотя в ее возрасте это невозможно, ведь она уже перестала носить крови. Думаю, она так сильно хотела ребенка, что тело решило ее порадовать и притворилось, будто дает ей дитя. Такое изредка случается, только не в этот раз. В ней что-то растет, да, но не ребенок. Маккей позвонил старому доктору из Франклина, и ему не понравилось, что тот сказал; он позвонил новому молодому доктору из Норфолка. Тот сказал то же самое, что и я. Госпожа умерла. Ее похоронили в семейном склепе, и мастер Оуэн, который вроде бы никогда особо и не радел о жене, превратился просто в какое-то воплощение скорби, вроде одного из каменных идолов во дворе. А потом заперся в доме и запил.

Сын Айрис Авденаго вырос, завел жену и ребенка, но их продали в округ Питтсильвания. Мастер Роберт собирается и его самого туда продать. Элизабет Роза Нэш подрастает, как придорожный сорняк, и станет до жути избалованной, потому что она последний ребенок, но хоть не злая. А мои мальчики, мои Илай и Седрах растут высокими и сильными, мой Джеймс рядом, мы тихо и скромно живем в маленькой хижине на клочке земли, который принадлежит мастерам Роберту и Томасу, много работаем и откладываем любую монету, которую получается заработать, и размышляем о том, как найти способ стать самим себе хозяевами.

Пришла и ушла война, и было много разговоров о независимости и о том, чтоб колониям не платить налогов, раз у них нет права голоса[52]. Белые англичане маршировали в красных мундирах. Остальные мужчины маршировали в любых мундирах, которые смогли найти. И все они, собравшись небольшими кучками, рассуждали, что неплохо бы раздать неграм палки, вилы и мушкеты. Джеймс сходил на одно такое ночное собрание, где кое-кто из людей короля предлагал позвать на войну и чернокожих. Обещали еду и зарплату. Землю и награду. И еще – свободу. Так говорили люди короля.

Ополченцам Вирджинии нужна помощь чернокожих мужчин, но это и все, что им нужно. Джеймс сказал, подумает. Я сказала, не вздумай, белые сами заварили эту кашу, пусть сами и расхлебывают.

Так оно и вышло. Одним чернокожим, которые решили помогать людям короля, пришлось уехать в его страну, других отправили на север, где холодно. А остальные остались с чем были и все так же принадлежат другим, а не себе. Вот вам и свобода.

Я помню корову Авраама. Авраам, будучи свободным человеком, обзавелся двухкомнатной хижиной, женой и мальчиком. Купил собаку и кусок земли, чтобы собирать урожай. Пришли вирджинские солдаты и наобещали ему всякой награды и добра, когда они победят людей короля. И Авраам отдал им свою корову. Бой начался, бой закончился. Солдаты ушли. Авраам не получил ничего. Да еще и без коровы остался.

9

Провидица

Я и любила маленькую бухту у Быстрого ручья возле Ньютоновской мельницы, и ненавидела ее. Мне нравилось, как шумят и пахнут зеленью деревья, как колышется на ветру трава на болоте, когда солнце теплое и уютное. Утром меня будил щебет птиц, и была там маленькая желтая птичка, которую здесь называют «щегол» и за которой мне нравилось наблюдать. Когда Илай и Седрах были маленькими, я, уходя собирать травы, брала их с собой. Мы смотрели, как эти щеглы перепархивали с ветки на ветку, с дерева на дерево, словно играющие дети. Илай учился считать, и я учила его английскими словами его отца и моими родными словами. «Одна желтая птичка, две желтые птички…»

Водные просторы скрывал