Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

услышала, как он поднялся на ноги. И дверь… Осторожно оттолкнув Джеймса, я подбежала к двери и медленно открыла. Она скрипела. Джеймс усмехнулся.

– Ах так, женушка. Напоминаешь мне, значит, что нужно смазать петли. Мариам? Мариам, в чем дело?

Ходили разговоры. Некоторые игбо пережили прогулку по воде, их вытащили на берег и продали. Другие убежали, но их поймали и повесили, а головы выставили на кольях в качестве предупреждения. Но поговаривали и что кое-кто из утонувших игбо до сих пор ходит там, распугивая рыбу звоном цепей, а песнями нагоняя страх на любого, кто вздумает гулять по болотам в темноте. Да, Совиный ручей отсюда далеко. И все же я обхаживала какого-то заблудившегося игбо, который искал дорогу домой через поля, топи и темные воды.

Меня вновь охватил тот же холод, что и вчера вечером, когда я подошла к хижине. Я изо всех сил втянула воздух и застыла, не в силах выдохнуть от волнения. Дала ли я приют ангелу, сама того не понимая, как рассказывается в библейских историях моего Джеймса? Или меня посетило привидение? И что принесло мне это видение? Благословение или проклятие?

Пятнадцатого сентября, примерно в 1794 году от рождества их Господа, урожай табака Роберта Мюррея Нэша сгорел, и его кредиторы потребовали вернуть ссуду. Спасая фамильное гнездо, мистрис Нэш продала свою серебряную посуду и небольшой участок земли, оставленный ей старшим братом, но этого не хватило. На недостающую сумму, около пяти тысяч долларов, Роберт Нэш продал рабов: двух женщин, четырех мужчин и трех мальчиков, включая моего мужа Джеймса и моих сыновей, Илая и Седраха. Однажды утром их отвезли на работу на участок Нэша в округе Питтсильвания, а там погрузили в фургоны и отправили на аукцион рабов в Данвилле. Я ощутила это всем своим существом, когда увидела, как Нэш в тот вечер возвращается с пустой повозкой.

На следующий день, едва взошло солнце, я, распевая песню игбо, вошла в воды Быстрого ручья у Ньютоновской мельницы.

Часть III

Ведунья

Один мой ребенок похоронен в Кентукки, и мне отрадно думать, что он уже в могиле. А вот другое мое дитя продали неизвестно кому невесть куда, и об этом я думать не в силах.

Слова Льюиса Хейдена[54], цитируемые по работе Чарльза Л. Блоксона[55] «Подземная железная дорога: рассказы от первого лица о побегах на север к свободе» (1987)

1

Завтра

Меня обнаружила Айрис. Удивилась, когда я не принесла измельченные листья для утреннего чая госпожи, и пошла поискать на берегу Быстрого ручья, подумала, не пополняю ли я там запасы трав. Говорила потом, что, увидев меня, лежащую под водой, аж затряслась от страха. Я некрупная женщина, но Хьюз и Уилкинс, оба рослые и здоровые, с большим трудом вытащили меня из болотных вод. Айрис сказала, что им пришлось непросто: одежда намокла, отяжелела и очень мешала. Я, конечно, никому не говорю, но уверена, что меня удерживали не сырые тряпки, а духи утонувших игбо – они хватали меня за руки и за платье и держали, желая, чтобы я присоединилась к ним на пути домой.

Я выкашливала воду, водоросли и грязь, спала несколько дней и, по словам Айрис, пришла в себя нескоро. Не помню зеленых стеблей водорослей, обвивавших мне руки и ноги, цапель, которые склевывали насекомых, плавающих по поверхности воды. Не помню сильных рук Уилкинса, так стиснувших мне талию, что на теле остались синяки. Помню только, как стояла на берегу и сквозь пену волн вглядывалась за барьерный остров в сторону Атлантического океана, а в ушах гремела песня игбо, туфли уплыли, ноги промокли. Стояла и думала, чего еще я могу лишиться в этом месте.

– Мариам, ты должна поесть.

Давно она там стоит? Я покачала головой.

Айрис вздохнула и поджала губы.

– У тебя три дня ни крошки во рту не было, и воды нет приготовить хоть что-нибудь, – произнесла она строгим голосом, чуть кривя губы. – А госпожа вот-вот скулить начнет, потому что у нее закончился чай, тот самый, который приводит ее кишки в нужное движение. Она говорит, что я все делаю неправильно. Мариам.

Я подняла на нее взгляд.

– Ты должна вернуться к нам. Должна.

Я знала: она думает так же, как и все. Я умерла, а теперь снова ожила. Но я уже не та Мариам. И никогда не буду прежней. Я вновь посмотрела на Айрис. Она тоже переменилась, лицо стало тоньше и темнее, на нем выделялись большие карие глаза и красивый рот. Она вдруг напомнила мне женщину фула, которая принесла мне воды после того, как моя сестра умерла на работорговце и португальские моряки выбросили ее тело в море, а я тоже умерла.

«Мы уж думали, ты совсем ушла».

После смерти Джери я стала другой. И теперь это произошло снова. Айрис это понимала. Я видела по ее глазам.

По страху в них.

С того дня все на ферме Нэша и в округе относились ко мне как к ведьме, о чем, собственно, и всегда шептались. Я стала живым призраком. К мистрис Нэш вернулись и даже усилились все ее хвори. Я не сразу поняла, что она попросту выливала мои отвары и чаи, потому что боялась. На ферме Килпатрика родился ребенок, еще двое – в поселке одной большой хлопковой плантации на юге. На роды позвали других повитух. Никто не хотел, чтобы их детей принимал живой призрак или ведьма.

А как я могла остаться той же? Моего мужа забрали. Моих детей, моих мальчиков, забрали. Неизвестно куда…

«К югу отсюда» – это все, что мог мне сказать Уилкинс, даже он не знал. К югу отсюда находились Алабама, Луизиана и Миссисипи, простирались мили хлопковых полей Средней Джорджии, мерцающие белизной под лучами летнего солнца, и уродливые, труднопроходимые поля сахарного тростника, чьи острые листья так часто режут и рвут темную плоть во время уборки. Нет, я была уже не та. И той больше никогда не буду.

Со временем я выздоровела, вернулась в себя, как выразилась Айрис. Со временем мистрис Марта перестала выливать мой чай, люди снова посылали за мной, чтобы я ухаживала за их роженицами, лечила их недуги и сидела с их умирающими. Но все равно ходили слухи, что с головой у меня не в порядке. И еще кое о чем.

Однажды вечером, уже начало смеркаться, меня окликнул еще один игбо, женщина. Пряталась на дереве у моей хижины. Замерзшая, голодная, вся