Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

утренний туман, с восходом солнца исчезавший, как по волшебству. Ночью, если было прохладно, верещали и поскрипывали сверчки. Если стояло лето, в удушающей жаре звенели цикады, квакали и шипели жабы. Летающие жуки сверкали золотистыми брюшками, словно гроздья цветов, распускающихся в ночи.

Но Ньютоновскую мельницу я ненавидела больше, чем любое другое место, где мне довелось жить со времен Рифа Цезаря, потому что стояла она очень близко к воде и был виден маленький остров и просторы за ним. Это напоминало мне Уиду, а потом Саванну, где швартовались белопарусные корабли. Соленый воздух, заполняя легкие, возвращал счет дням отсутствия и мысли о родителях, сестрах, Джери, – обо всем, что я потеряла в темных водах. Низина возле мельницы была красивой, зеленой и спокойной. Я слушала, как перекликаются водоплавающие птицы, как, пролетая мимо, поют песни о любви. Но их песни заставляли меня плакать.

В то утро я проснулась вместе с солнцем в каком-то слезливом настроении и с тяжелым сердцем и мрачным видом отправилась в главный дом. Там собрала яйца, помогла Альберту, Хьюзу, Белянке Энни и остальным с кукурузой, а другой Энни – поймать для Айрис курицу на ужин, затем мистрис Марта отпустила меня собирать траву и корешки для моих снадобий. Эту женщину всегда что-то беспокоило: то сердце вдруг затрепещет, как заячий хвост, то голова разболится, то по́том обольет, не говоря уж о привычном несварении. Марта Нэш, уверенная, что ей недолго осталось и она непременно вот-вот умрет, была просто каким-то комком нервов. Ее бедная голова не знала ни минуты покоя, в ней постоянно крутились тревожные мысли. Я успокаивала: «Да ведь мы все покинем этот мир, все, просто в разное время». Но она не унималась, и пищеварение у нее было в полном беспорядке, а остальное нутро и того хуже. Никакие мои снадобья не помогали надолго.

Мистрис Марта утверждала, что сассафрас и мои мятные чаи облегчают ее страдания, а ягодный компот приводит кишки в нужное движение. Поэтому я полдня провела, собирая ягоды, обрывая зелень водяного хрена и выкапывая устриц пустыми раковинами из-под них же. Закончив, осторожно промыла эти раковины и вернула в воду. Потом разогнулась, осторожно потирая ноющую и хрустящую поясницу и размышляя, как же я скучаю по своим «помощникам», своим мальчикам, которым нагибаться да приседать на корточки куда легче, чем мне было даже в юности. Спина у меня стала болеть довольно часто, что и неудивительно. Все-таки сорок лет за плечами. Стара уж.

Сегодня я была одна. Нэш отправил Джеймса, Илая с Седрахом и еще нескольких на ферму на границе округа за кукурузой с участка, который принадлежал ему. Они ушли на сутки, и я скучала по ним, по мальчишечьему смеху и забавам, по теплой руке Джеймса на моей спине. Однако, надо признаться, все же приятно иногда побыть в одиночестве, самой себе хозяйкой, прислушиваться к собственным мыслям на фоне птичьего гомона утром и потрескивания угасающего огня ночью.

– Ты как паук, Мариам, – поддела меня Энни. – Сплела сети и сидишь в центре, радуешься.

Я улыбнулась и, растопырив пальцы, как паучьи ноги, подняла их к ее лицу.

– Еще нет, вот поймаю себе муху, тогда порадуюсь! – поддразнила ее в ответ.

Так что день у меня был тихий, плавно перешедший в тихую ночь, когда мастер Нэш и большинство мужчин ушли, а госпожа у себя в комнате пыталась привести в порядок разгулявшиеся в очередной раз нервы. Я дала ей успокоительный чай и теперь наставляла Айрис.

Та поднесла к свету пакетик, который я подготовила, и осторожно потрясла.

– А если будет мало?

Я медленно покачала головой.

– Этого достаточно. Если дать больше, кишечник у нее совсем расстроится. Зачем лишнее страдание? Если будет плохо засыпать, завари ромашку.

Половина «хворей» мистрис были не серьезнее комариного укуса.

Айрис кивнула и положила пакетик на полку рядом с банками помидоров и огурцов. Потом отдернула занавеску и глянула в окно.

– Мариам, уже темнеет, иди-ка ты домой. После дождя комары злючие, того гляди сожрут. Свет нужен? – и она показала на тусклую лампу на столе.

– Нет, я дорогу найду даже с закрытыми глазами. Пока, увидимся утром.

Я действительно знала дорогу как свои пять пальцев, как и местные растения, животных, людей – черных, белых и всяких – вокруг и на фермах Нэша. Иногда сама поражалась: неужели я здесь уже так долго? Я ухаживала за больными и принимала детей на каждой ферме и плантации от нас до Линчберга. Здесь я соединила свою судьбу с Джеймсом, здесь дала жизнь сыновьям. Порой даже забывала, что родилась-то совсем в ином месте. А когда вспоминала, расстраивалась. Последние два-три года мне мало попадалось тех, кто, как и я, оказался здесь, пропутешествовав по темным водам. Похоже, едва ли не каждый темнокожий, встречавшийся мне, родился здесь, в этой Америке, а некоторые успели породниться с розоволицыми и приобрести их черты – как Белянка Энни, с ее веснушками и волосами песочного цвета. В такие ночи, как эта, идя в одиночестве по грязной дорожке между главным домом и поселком к Уголку Мюррея, я иногда задавалась вопросом, что случилось с остальными моими тогдашними спутниками и с теми, что немало значили для меня в этом месте, кроме Джеймса и сыновей. Где Цезарь? Куда девалась Мари Катрин, добралась ли до Нового Орлеана, встретилась ли с детьми?

Джеймсу не нравилось, когда я начинала вот так копошиться в воспоминаниях, он говорил, что не дело жить прошлым. Что мне следует… отпустить печаль, потому что мальчики нервничают. Хотя нервничал в основном он.

– Мама, ты чего плачешь? – удивлялся Илай, вытирая слезы с моих щек.

Мы с Джеймсом встретились глазами, тот улыбнулся и дернул сына за волосы. Илай вскрикнул.

– Ой! Папа! Перестань!

А муж расхохотался своим особым раскатом из глубины груди, который мне так нравился.

– О, твоя мама, сынок, такая загадочная. С ее представлениями, зельеварениями и африканскими обычаями.

Я качаю головой, и его взгляд смягчается. Он понял.

– Она просто думает о своем доме, мальчик, вот и все.

Глаза у Илая удивленно распахиваются, лицо кривится в недоумении.

– Но наш дом здесь, вот он.

Мой прежний дом, говорю я себе, думая, что мои сыновья не в силах и представить себе в качестве дома иное место, кроме этой хижины на ферме Нэша. Что у матери был какой-то другой дом, где-то еще.

Рядом с водами Ньютоновской мельницы у меня всегда к горлу подкатывал комок: как же далеко меня завезли и как давно это было. Сколько восходов солнца миновало? Я пыталась сосчитать, еще тогда,